некорректно, поскольку, к сожалению, все по-настоящему забытое никогда не пересекает порог сознания заново. Употреби Гербарт слово «комплекс» в современном его значении вместо «представления», его утверждение было бы справедливым. Вряд ли мы ошибемся, предположив, что он на самом деле подразумевал нечто в этом роде. В этой связи философствующий противник бессознательного делает показательное замечание: «Стоит только это признать, как мы мгновенно оказываемся во власти всевозможных гипотез, которые невозможно подтвердить никакими наблюдениями»[240]. Этот мыслитель явно замечает факты действительности, однако подчиняется страху столкнуться с трудностями. Откуда он знает, что упомянутые гипотезы не могут быть подтверждены наблюдениями? Он исходит из этого посыла априорно. А замечание Гербарта и вовсе не принимает во внимание.

[351] Я упоминаю этот пример не ради его позитивного значения, а лишь потому, что он отлично характеризует устаревший философский взгляд на эмпирическую психологию. Сам Вундт считал, что относительно «так называемых бессознательных процессов речь идет не о бессознательных психических элементах, но лишь о тех, которые осознаются более смутно», а также что «гипотетические бессознательные процессы надлежит заменить фактически наблюдаемыми или по крайней мере менее гипотетическими сознательными процессами»[241]. Эта позиция подразумевает явное отрицание бессознательного как психологической гипотезы. Случаи «раздвоения сознания» Вундт объясняет как «изменения индивидуального сознания, которые очень часто происходят постепенно и последовательно и которые, из-за грубого искажения фактов, замещаются обилием индивидуальных сознаний»[242]. А такое обилие, по Вундту, «должно одновременно присутствовать в одном и том же индивидууме», что, по общему признанию, «как будто не так». Без сомнения, два сознания вряд ли смогут выражать себя одновременно в индивидууме в непосредственной форме. Вот почему эти состояния обыкновенно чередуются. Жане показал, что, когда одно сознание, так сказать, властвует в голове, другое в то же самое время вступает в общение с наблюдателем посредством кода, то есть выразительных движений рук[243]. То есть двойственное сознание вполне возможно.

[352] Вундт полагал, что представление о двойственном сознании, иными словами, о «сверхсознании» и «подсознании» в фехнеровском[244] смысле, является «пережитком психологического мистицизма» школы Шеллинга. Очевидно, его смущало то обстоятельство, что бессознательные представления не «даны» исходно никому[245]. В таком случае слово «представление», естественно, также оказывается устаревшим, поскольку оно предполагает кого-то, кому нечто предстает или «представляется». Вот почему Вундт главным образом и отвергал бессознательное. Но мы можем легко обойти это затруднение, рассуждая не о «представлениях» или о «восприятии», а об элементах психического, как обычно делаю я. Здесь нужно, забегая несколько вперед, затронуть тему, которая подробно разбирается далее, а именно – тот факт, что нечто похожее на «представимость» или осознанность действительно применимо к бессознательным элементам, следовательно, вопрос о возможности бессознательного субъекта встает всерьез. Впрочем, такой субъект не тождественен эго. Это как раз и есть «представление», вундтовский bete noire[246], что ясно подтверждается из подчеркнутого отрицания с его стороны «врожденных идей». Насколько буквально он все понимал, видно из следующего замечания: «Обладай новорожденное животное некоей заведомой идеей всех действий, которые оно намерено совершить, какое же богатство предвосхищенного жизненного опыта хранили бы в себе человеческие и животные инстинкты; сколь непостижимым казалось бы то обстоятельство, что сам человек наряду с животными приобретает познание большинства предметов лишь посредством опыта и практики!»[247]. Тем не менее существует врожденный «образчик поведения», наряду с сокровищницей жизненного опыта, но не предвосхищенного, а накопленного; правда, говорить следует не о «представлениях», а о набросках, планах или образах, которые, не «представая» в действительности эго, столь же реальны, как кантова сотня талеров[248], зашитая в подкладку камзола и забытая владельцем. Вундт мог припоминать Христиана фон Вольфа, на которого он ссылается, и его разграничения «бессознательных» состояний, каковые «возможно вывести только из того, что обнаруживается в нашем сознании»[249].

[353] К категории врожденных идей принадлежат также «элементарные идеи» Адольфа Бастиана[250], под которыми мы должны понимать фундаментально сходные формы восприятия, находимые повсюду, то есть приблизительно соответствующие нынешним «архетипам». Разумеется, Вундт отвергал это понятие под влиянием ошибочного воззрения, что имеет здесь дело с «представлениями», а не с «наклонностями». Он писал: «Возникновение одного и того же явления в разных местах нельзя полностью исключать, но с точки зрения эмпирической психологии это в высшей степени маловероятно»[251]. Он отрицал «общее психическое наследие человечества» в таком понимании и громил саму идею умопостигаемого мифического символизма, показательно утверждая, что предполагать наличие «системы идей», якобы скрытой за мифом, попросту нелепо[252]. То есть педантический взгляд на бессознательное как на систему идей, среди всего прочего, не выдерживал критики даже во времена Вундта, не говоря уже о более ранних или последующих временах.

[354] Было бы некорректно считать, что отрицание идеи бессознательного в академической психологии на рубеже столетий носило повсеместный характер. Это вовсе не так, поскольку Теодор Фехнер[253], а вслед за ним и Теодор Липпс, придавал бессознательному важнейшее значение[254]. Пускай для Липпса психология была «наукой о сознании», он рассуждал о «бессознательном» восприятии и сходных представлениях, трактуемых как процессы. «Природа, или точнее, объяснение, «психического» процесса есть не столько сознательное содержание или сознательный опыт, сколько психическая реальность, которая должна с необходимостью быть положена в основание подобного процесса». И далее[255]: «Наблюдения над сознательной жизнью убеждают в том, что бессознательные восприятия и представления… порой обнаруживаются в нас, а также в том, что психическая жизнь протекает именно в такой форме большую часть времени, лишь изредка, в специфические мгновения, этот посредник внутри нас действительно проявляет себя непосредственно, в соответствующих образах»[256]. И наконец: «Психическая жизнь всегда выходит далеко за пределы того, что находится или может находиться в нас в форме сознательных содержаний или образов».

[355] Замечания Липпса нисколько не противоречат нашим современным взглядам; напротив, они составляют теоретические основы психологии бессознательного в целом. Но неприятие гипотезы о существовании бессознательного, несмотря на это, сохранялось еще долго. Например, примечательно, что Макс Деcсуар[257] в своей работе «История современной немецкой психологии» даже не упоминает Карла Густава Каруса и Эдуарда фон Гартмана[258].

B. Значение бессознательного в психологии

[356] Гипотеза о бессознательном ставит большой вопросительный знак после рассуждений по поводу психического. Душа, прежде постулируемая философской мыслью и наделяемая всеми необходимыми свойствами, угрожала вылупиться из своего кокона, представить свои неизведанные и неожиданные качества. Она уже не казалась чем-то, доступным непосредственному знанию, чем-то таким, относительно чего не нужно ждать новых открытий, за исключением нескольких более или менее удовлетворительных определений. Но теперь она предстала в странно двойственном облике, как ведомое и