непосредственно, не становится доступным для восприятия эго. Этого не происходит, упомянутые процессы, по всей видимости, приостанавливаются в области сублиминального вторичного субъекта, и потому следует теперь объяснить, почему этот субъект, который ex hypothesi[269] заряжен энергией в степени достаточной, чтобы стать сознательным, не переступает, как можно было бы подумать, через порог и не проникает в первичное эго-сознание. Патопсихология располагает материалом, который важен для ответа на этот вопрос. Вторичное сознание есть элемент личности, обособленный от эго-сознания отнюдь не случайно, а в силу определенных причин. Такая диссоциация проявляется отчетливо двояко: с одной стороны, исходно осознаваемое содержание становится сублиминальным через вытеснение из-за своей неприемлемости; с другой стороны, вторичный субъект, по сути, выражается в процессе, который никогда не проникал в сознание, поскольку не существовало возможностей для его апперцепции. Иначе говоря, эго-сознание не способно принять этот процесс из-за непонимания, и потому он остается по большей части сублиминальным, хотя с энергетической точки зрения вполне мог бы стать осознанным. Своим существованием он обязан не вытеснению, а именно тем сублиминальным процессам, которые сами по себе никогда не достигают осознанности. Но, поскольку в обоих случаях налицо достаточно энергии для потенциального осознания, вторичный субъект на самом деле некоторым образом воздействует на эго-сознание – косвенно, или, как мы говорим, «символически», пусть и выражается это не слишком явно (glücklich). Важно то, что элементы, возникающие в сознании, прежде всего симптоматичны. Насколько нам известно (или кажется, что известно), к чему они относятся или на чем основаны, настолько они семиотичны, пускай фрейдистская литература постоянно употребляет термин «символическое», невзирая на то обстоятельство, что на самом деле символы всегда выражают нечто неведомое. Отчасти симптоматические элементы и вправду символичны, ведь они суть косвенные представления бессознательных состояний или процессов, о природе которых возможно судить лишь приблизительно по элементам, всплывающим в сознании. Потому не исключено, что в бессознательном накапливаются элементы, столь заряженные энергией, что при иных условиях они должны были бы осознаваться эго. В большинстве случаев это не вытесненное содержание, но просто то, что пока не было осознано и осмыслено субъектом, подобно демонам и богам первобытного человека или всяческим «измам», в каковые столь фанатично верит современный человек. Такое состояние ни в коей мере не является ни патологическим, ни даже каким-то особенным; напротив, оно есть изначальная норма, а психическая целостность, постигаемая в единстве сознания, выступает идеальной целью, еще никем и никогда не достигнутой.

[367] Мы небезосновательно соотносим сознание посредством аналогии с сенсорным восприятием, из физиологии которого выводится сама идея «порога». Частота звука, воспринимаемого человеческим ухом, варьируется от 20 до 20 000 колебаний в секунду; длина волны света, видимого глазом, варьируется от 7700 до 3900 ангстрем. Эта аналогия дает понять, что для психических событий существуют как нижний, так и верхний пороги и что сознание, то есть воспринимающую систему par exellence, можно поэтому сравнить со шкалой восприятия звука и света, что у него тоже есть верхний и нижний пределы. Быть может, это сравнение допустимо распространить на психическое в целом, что отнюдь не исключено, если признать наличие «психоидных» процессов, относящихся к обоим концам шкалы. В соответствии с принципом natura non facit saltus[270] такая гипотеза будет вполне уместной.

[368] Употребляя термин «психоидный», я отдаю себе отчет в том, что он вступает в противоречие с понятием, которое предложил Дриш[271]. Он понимает под «психоидным» некий направляющий принцип, «детерминанту реакции», «потенцию будущего действия» в зачаточном состоянии, «стихийный фактор, раскрывающийся в действии»[272], «энтелехия реального действия»[273]. Как справедливо заметил Эйген Блейлер[274], понятие Дриша более философское, чем научное. Сам Блейлер использовал выражение «die Psychoide»[275] в качестве обобщающего термина, преимущественно характеризующего подкорковые процессы в той степени, в какой они связаны с биологическими «адаптивными функциями». К последним Блейлер причисляет «рефлексы и эволюцию видов», давая следующее определение: «Psychoide есть совокупность всех целеполагающих, мнемонических и обеспечивающих жизнедеятельность функций тела и центральной нервной системы, кроме тех функций коры головного мозга, которые мы издавна привыкли трактовать как психические»[276]. В другом месте он говорит: «Телесная психика индивидуума и филогенетическая психика образуют единство, которое для целей нашего исследования полезно и приемлемо определить как Psychoide. Общими для Psychoide и психики являются… способность к волеизъявлению и использование предшествующего опыта… ради достижения цели. Сюда относятся память (engraphie и ekphorie)[277] и ассоциации, то есть нечто, подобное мышлению»[278]. Определение Psychoide выглядит внятно, однако на практике его часто путают с «психическим», как следует из приведенного выше отрывка. При этом совершенно непонятно, почему подкорковые функции, которые это понятие должно обозначать, надлежит трактовать как «квазипсихические». Путаница, очевидно, проистекает из органологического подхода, еще заметного у Блейлера, который оперирует понятиями наподобие «кортикальной» и «медуллярной»[279] души и явно склонен выводить соответствующие психические функции из деятельности этих областей мозга, хотя именно функция создает собственный орган, использует его или модифицирует. Органологическому подходу свойственен тот недостаток, что вся целенаправленная активность, присущая живой материи, в конечном счете признается «психической», в итоге чего «жизнь» и «психическое» отождествляются, как у Блейлера, который вольно обращается со словами «филогенетическое» и «рефлексы». Чрезвычайно затруднительно, если вообще возможно, воображать психическую функцию независимо от ее собственного органа, пускай в действительности мы воспринимаем психические процессы безотносительно их органического субстрата. Для психолога, впрочем, именно единство подобных восприятий составляет объект исследования, и по этой причине он должен отказаться от терминологии, заимствованной у анатомов. Употребляя термин «психоидное»[280], я всякий раз подразумеваю три условия: во-первых, это для меня прилагательное, а не существительное; во-вторых, здесь не подразумевается какое бы то ни было психическое качество в собственном смысле слова, речь лишь о квазипсихическом, подобном свойствам рефлективных процессов; в-третьих, мой термин призван отличать категорию событий от сугубо витальных феноменов, с одной стороны, и от специфических психических процессов, с другой стороны. Последнее уточнение также обязывает нас более точно определить природу и пределы психического в целом – и бессознательного психического в частности.

[369] Если бессознательное способно вмещать все то, что, как считается, относится к функциям сознания, тогда возникает возможность того, что оно, подобно сознанию, тоже обладает субъектом, своего рода эго. Этот вывод получает выражение в широком и регулярном употреблении термина «подсознание». Данный термин чреват неправильными истолкованиями, ибо он может означать нечто, лежащее «ниже» сознания, или подразумевать наличие «низшего», вторичного сознания. Одновременно это гипотетическое «подсознание», которое незамедлительно принимаются соотносить со «сверхсознанием»[281], проясняет истинный предмет нашего обсуждения, а именно тот факт, что вторая психическая система, сосуществующая с сознанием, – не