важно, какие качества мы в ней подозреваем, – в высшей степени революционна, ведь она способна радикально изменить наше мировоззрение. Даже если всего-навсего восприятие, протекающее в этой второй психической системе, переносилось бы в эго-сознание, мы получили бы шанс значительно расширить пределы нашего ментального горизонта.

[370] Подвергнув пристальному изучению гипотезу о бессознательном, мы должны признать, что наша картина мира носит произвольный характер; ибо, если мы изменяем субъект восприятия и познания столь радикальным образом, как предполагает новая точка зрения, то нам открывается картина мира, принципиально отличная от прежней. Это будет верно только в том случае, если верна гипотеза о существовании бессознательного, которую, в свою очередь, можно проверить при условии, что бессознательные элементы возможно превратить в осознанные (то есть что раздражения, исходящие, так сказать, из бессознательного – все спонтанные проявления, сновидения, фантазии и комплексы – могут быть успешно интегрированы в сознание посредством метода истолкования).

D. Инстинкт и воля

[371] На протяжении всего девятнадцатого столетия главной задачей было подыскать понятию бессознательного философское обоснование[282], но к концу столетия уже предпринимались по всей Европе, более или менее одновременно и независимо друг от друга, попытки изучить бессознательное экспериментально или эмпирически. Первопроходцами в этой области оказались Пьер Жане[283] во Франции и Зигмунд Фрейд[284] в старой Австрии[285]. Жане прославился своими исследованиями формальной стороны дела, а Фрейд сумел описать содержание психогенных симптомов.

[372] Я нахожусь не в том положении, чтобы подробно описывать трансформацию бессознательных элементов в сознательные, а потому мне придется удовольствоваться краткими замечаниями. Прежде всего, структура психогенных симптомов получила успешное объяснение посредством гипотезы о бессознательных процессах. Фрейд, отталкиваясь от симптоматики неврозов, разработал убедительное истолкование сновидений как посредников между сознанием и бессознательным. Элементы, которые он выделял как бессознательные, выглядели на первый взгляд составными частями личности, вполне способными к сознательной деятельности и потому осознаваемыми при иных условиях. Ему казалось, что эти элементы «подавляются» по причине их моральной несовместимости. Потому что, как и забытое содержание, некогда они осознавались, но затем сделались сублиминальными, причем почти без возможности восстановления – из-за противодействия установок сознательного разума. При надлежащей сосредоточенности внимания и твердом решении отдаться на волю ассоциаций – этих «указателей», сохранившихся в сознании, – имеет место ассоциативное восстановление утраченных элементов, как и при мнемотехнических экспериментах. Но забытое содержание не поддается восстановлению в силу своего низкого порогового уровня, а вот подавляемые элементы восстанавливаются с трудом вследствие сопротивления сознания.

[373] Это первоначальное открытие логически привело к трактовке бессознательного как феномена подавления, понимаемого в личностном выражении. Элементы бессознательного в такой трактовке суть утраченные, ранее осознававшиеся фрагменты. Позднее Фрейд признал наличие в психике архаических следов в форме примитивных моделей функционирования, пускай объяснял их тоже в личностном выражении. С такой точки зрения бессознательное оказывается сублиминальным придатком сознательного разума.

[374] Элементы, которые Фрейд извлекал в сознание, восстановить было проще всего, поскольку в них был потенциал для осознания и они когда-то были осознанными. Единственной пользой от них – применительно к изучению бессознательного психического – было то, что они доказывали существование психического «чистилища» где-то за пределами сознания. То же самое подтверждало и забытое содержание, подлежащее восстановлению. Но мы ничего не смогли бы узнать о природе бессознательного психического, не будь прочной связи между этими элементами и областью инстинктов. Последнюю принято считать областью физиологических явлений, в первую очередь областью функционирования желез. Современная теория внутренней секреции и гормонов обеспечивает весомую поддержку такой точке зрения. Однако теория человеческих инстинктов оказывается в довольно щекотливой ситуации, ибо необычайно трудно не только дать концептуальное определение инстинктов, но даже установить их число и границы[286]. Мнения на сей счет широко расходятся. Можно лишь утверждать с некоторой долей определенности, что инстинкты обладают физиологической и психологической сторонами[287]. Для целей нашего изложения будет полезна теория Пьера Жане[288] относительно «partie superieure et inferieure d’une function»[289].

[375] Тот факт, что все психические процессы, доступные нашему наблюдению и опыту, каким-то образом связаны с органическим субстратом, указывает на их присутствие в жизни организма как целого, на их динамику; иными словами, они должны как-то влиять на инстинкты или же выступать результатами действия этих инстинктов. Не следует делать отсюда вывод, что психическое опирается исключительно на область инстинктов, то есть на ее органический субстрат. Психическое как таковое нельзя объяснять в терминах физиологической химии, хотя бы потому, что, наряду с самой «жизнью», оно есть единственный «природный фактор», способный превращать статистические структуры, которые подвластны законам природы, в «высшие» или «неприродные» состояния, вопреки правилу энтропии, что повелевает неорганической материей. Нам неведомо, как именно жизнь творит сложные органические системы из неорганических, однако мы непосредственно воспринимаем сходную деятельность психического. Тем самым жизнь подчиняется особым законам, которые невозможно вывести из физических законов природы. Но даже при этом психическое в какой-то степени зависимо от процессов, протекающих в органическом субстрате. Во всяком случае, это крайне вероятно. Инстинктивное начало управляет partie inferieure (нижней частью) функции, тогда как partie superieure (верхняя часть) соотносится с «психическим» преимущественно элементом. Partie inferieure, как выясняется, почти неизменна и выступает автоматической частью функции, a partie superieure есть ее произвольная и поддающаяся изменениям часть[290].

[376] Теперь возникает вопрос, в каких случаях мы вправе говорить о «психическом» и как нам вообще отличать «психическое» от «физиологического». Оба суть проявления жизни, но различаются в том, что функциональная составляющая, та самая partie inferieure, безошибочно опознается именно физиологически. Ее существование или отсутствие, похоже, тесно связано с гормонами, а функционирование имеет принудительный характер; отсюда и термин «побуждение, влечение». Риверс утверждает, что реакция по принципу все-или-ничего вполне естественна[291], что функция либо действует, либо вовсе пропадает, что характерно для принуждения. С другой стороны, partie superieure, которую точнее всего описывать как психическую и которая остро воспринимается как таковая, лишилась принудительного характера; ее возможно подчинить воле[292] и даже применять в противоположность исходному инстинкту.

[377] Из этих размышлений следует, что психическое представляет собой избавление функции от ее инстинктивной формы – и тем самым от принудительности, которая как единственная детерминанта функции заставляет ее действовать механически. Психическое свойство или качество начинается там, где функция теряет свою внешнюю и внутреннюю детерминированность и обретает большую свободу и широту применения, то есть там, где она показывает, что готова подчиняться воле, стимулируемой из иных источников. Рискуя предвосхитить дальнейшее изложение, не могу не отметить здесь, что, если отделять психическое в нижнем, так сказать, пределе от физиологической области инстинктов,