Они молча сидели бок о бок, курили, а магнитофон не иначе как в третий раз крутил «No one is innocent», когда зрачки Рюди вновь сузились от дури, стали крошечными, как булавочные головки.

— Рюдик, — мурлыкнула она, — я хочу спать с тобой.

Она стянула с него куртку, откинула ворот рубашки и уткнулась кончиком языка в ямку на его подбородке. Она целовала темные, густые, изогнутые, как два бумеранга, брови, приподнятый нос с трепетными ноздрями. Она держала его лицо в своих маленьких, вечно холодных ладонях и не могла оторвать от него взгляда. Ей казалось, что от его губ снова повеяло прежней тихой добротой, тем спокойствием, которое когда-то излучал его чувственный рот со слегка вздернутой верхней губой. А может, то был просто обман зрения в неровном красноватом свете темницы?

— Ты бросишь меня, разве не так? — пробормотал Рюди.

— Что ты, беби! — воркующим голоском отвечала Эстер.

— Ясное дело. Где еще найдешь такое дерьмо, как я.

— Ты не дерьмо. Ты просто слаб для этого мира.

— Завтра начну новую жизнь. Клянусь тебе.

— Не заводи старую песню.

— Честно, Эстер! Дурь разъела мне мозги. Но я с этим кончаю.

— Тихо.

Она склонилась над ним, целуя любимого, лаская его своим языком. Потом оторвалась от его лица и опять припала открытыми губами к его рту, снова и снова осыпая короткими и жгучими поцелуями. Потом мягко сжала зубами его нижнюю губу, слегка втянула и отпустила ее. Откинув назад голову, она смотрела на закрытые веки Рюди и тут же принялась щекотать их языком. Она лизала лоб Рюди, впитывая пот и соль его мыслей. Ослабила ремень на брюках, выпростала рубашку, обнажила его корпус, кончиком носа обвела пупок и скользнула выше по животу и гладкой почти безволосой груди. Приложив ухо, прислушалась к неровному сердечному ритму. А потом вбирала его своими пальцами, и это длилось несколько минут.

— Хочешь, я раздену тебя?

Рюди кивнул. Она ловко расшнуровала кожаные сапоги, стащила их с ног, рывком вытянула из петель ремень с тисненым узором и ухватилась за джинсы. Рюди помогал ей, силясь сделать «мостик». Эстер упивалась мгновением, стягивая с любимого боксерские трусы. Любовалась его членом, взбухшим прямо на глазах, тем, как упруго он притиснулся к паху, почти достигая пупка.

Она ощущала едкий запах, и он не был противен ей, потому что когда-то она действительно любила Рюди. Горькая теплота под мышками, несвежий после сна рот, потные ноги — все это еще имело вкус детства. И заспанные, чуть не склеенные глаза по утрам были глазами мальчишки. Это она, пожалуй, заставила его блюсти гигиену полового органа, как положено мальчику. Сначала это давалось ему с трудом, но иначе вряд ли вообще вошло бы в привычку, ведь дома его не научили даже зубы чистить. Настолько безразличен он был своей матери.

— А хочешь раздеть меня?

Он отрицательно мотнул головой. Она быстро стянула с себя рваные футболки: одну с надписью Genesis, вторую с надписью Pink Floyd. Закинула зебровые джинсы в угол, сняла с ушей свои вериги с подвесками и не знающими устали пальцами расстегнула на спине пряжку бюстгальтера.

— Проделай это еще раз, — прошептал он.

— Что?

— Как ты снимаешь БГ.

Она снова надела, защелкнула на спине и снова сняла бюстгальтер. Он любил наблюдать за ее ловкими движениями. Обнаженная до пояса, Эстер сняла трусики, и они вывернулись наизнанку. Эта дамская вещица цвета шампанского, обшитая кружевной каемкой, никак не вязалась с панковским обиходом. Последняя дань ромбаховскому вкусу — представлению Инес о ненавязчивой эротике. Она накрыла ладонью его пышущий жаром член, другой ладонью коснулась мошонки, уже не столь горячей. Она взглянула на него, они посмотрели в глаза друг другу. Она развела его ноги, села ему на левое бедро, вдавившись в него промежностью, и он ощутил увлажнение кожи. Рука осторожно вклинилась в шов между его и ее плотью. Он смочил пальцы, выпростал руку, прикоснулся ею к губам и вновь потянулся к влаге. Его рука была стиснута двумя телами и не тревожила Эстер.

И они снова смотрели друг на друга, молча и отчужденно. Он не выдержал ее взгляда и перевел глаза на возбужденное тело любимой.

— Между нами все кончено, я так понимаю? — спросил он, и теперь его дыхание было уже спокойным.

Она, однако, не возразила, перегнулась вперед и подставила ему грудь. Она открыла ему молочно-белые груди с розовыми оазисами и словно резными сосками. Рюди сомкнул веки, облизал сухие распухшие губы, и они превратились в дифирамб твердым бугонам. Обеими руками он нащупал ее колени, впадины под ними были холодными и влажными от пота. Рот утонул в ее груди, присосался к ней и раскрылся еще шире, захватывая все большее пространство. Она обхватила его гладкую голову, упершись ладонями в висок и темя. А пальцы Рюди, скользя по литой попке, устремились к влагалищу и погрузились в него, неглубоко — он боялся вызвать отвращение — и замерли, ничего не домогаясь. И Рюди почувствовал нечто вроде мужского удовлетворения — утоления любопытства. И в то же время — невыразимую тоску по дому, который был невесть где. Стало быть, ему хотелось умереть. Ведь он думал о смерти.

Эстер вдруг вырвалась, отпрянула — может быть, именно от смерти — и улеглась рядом. Она раздвинула локти, упрятав ладони под бедрами.

— Мы с тобой уже два с половиной года, и еще ни разу не спали. Я имею в виду — по-настоящему. — Он помолчал, порылся в пачке сигарет, нащупал всего одну, последнюю, буркнул что-то себе под нос, потянулся к огарку, закурил и сделал первую глубокую затяжку. Они курили вместе, попеременно передавая друг другу сигарету и по справедливости отмеривая каждую затяжку.

— На стене, где кнопки, когда-то висела картинка с очаровательным комодским вараном. Ты знаешь, где находится Комодо?

Эстер и не ждала ответа, она уставилась на потемневшие шершавые доски со следами сучков, и мысли уносили ее в давно прошедшие дни, в sisters corner. И ее памятью вдруг завладел Энгельберт Квайдт, она видела его глаза и такой неповторимый рот, уста принца. Это воспоминание разозлило ее, более того, она почувствовала себя предательницей. Потому что именно сейчас, когда она была так близка с Рюди, в мысли вторгся другой.

— Я озябла. Ляг на меня.

Он послушно распластался на ней всем своим тощим телом. Они снова целовались на разные лады, чертя языками горячий след вокруг губ, век, носа. От темно-синей помады у Эстер остались лишь черные трещинки на губах. Она обхватила лопатки Рюди и еще крепче прижала его к себе, чтобы прогнать это наваждение с устами принца. У нее прервалось дыхание, возобновляясь в таком учащенном ритме, что сердце было на грани перегрева, точно поршень, для которого стал тесен цилиндр. Эстер почувствовала, как у Рюди снова твердеет, она впилась пальцами ему в спину, а он судорожно уткнулся в ежик ее ярких, рыжих, но вызелененых волос. Кожа у обоих горела от трения. Колючая, небритая щека Рюди царапала своим наждаком нежную, как персик, щеку Эстер. Ему не хватало воздуха, он приподнялся на руках, и вдруг его семя нитяной струей брызнуло ей на живот и ребра. Он вскрикнул, себе не веря, но каждый новый возглас звучал как извинение. Потом, точно ранний сухой лист, упал на тело любимой, дрожа и постепенно успокаиваясь. Вдоль спины и с висков стекал пот.