Маршан тоже заметил его. Взвизгнули тормоза, «Ауди» развернулась, чтобы сбить мотоциклиста, и в это время Алена сообразила, что на нем серый шлем! Серый, а не черный!

– Ай, не он, не он! – завопила она совершенно как Марья Гавриловна из пушкинской «Метели», вот только без памяти не упала, в отличие от бедной девушки, а потому смогла увидеть, как серый мотоцикл не смог увернуться от «Ауди», выскочил на обочину и застрял в кювете передним колесом. Заднее продолжало некоторое время вращаться, потом замерло.

Мотоциклист перелетел через руль и замер, уткнувшись в корни цветущего дрока и лишь чудом не врезавшись в булыжник. Желтые цветочки осыпали серый шлем.

Маршан притормозил, поднялся во весь рост, пытаясь разглядеть, что произошло. Без сомнения, увиденное его вполне устроило, потому что он расхохотался, снова плюхнулся на сиденье, дал газ – и через минуту «Ауди» исчезла за поворотом дороги.

Алена проводила машину глазами и бросилась к мотоциклисту. Опустилась рядом на колени, повернула его, прислушалась. Он дышал.

Алена повернула голову и погрозила вслед Маршану кулаком. Жест был, конечно, бесполезный, поскольку «Ауди» уже исчезла из виду, а вот поворот головы пошел на пользу, потому что она увидела кое-что интересное. Мигом сообразив, как это можно использовать, она вскочила, выхватила из рюкзачка телефон и сделала несколько снимков крупным и общим планом.

Мотоциклист слабо застонал. Алена присела рядом, расстегнула его шлем и осторожно сняла.

Крови не было видно, а это бледное лицо с закрытыми глазами оказалось именно тем лицом, которое наша героиня и ожидала увидеть.

Да, фамильное сходство – удивительная вещь.

Она сделала еще один снимок, убрала телефон и, слегка похлопав по щекам лежащего, позвала:

– Рицци… Рицци, очнитесь.

Внезапно голубые глаза распахнулись, и жесткая рука вцепилась в запястье Алены.

– Вас зу хелле? – пробормотал внук или правнук гитлеровского пропагандиста по-немецки, но тут же озаботился переводом: – Какого черта? Какого черта вы спрашивали в прокате мой телефон? Что за бред насчет книжки, которую я присвоил? Какого черта вы от меня хотите?

Алена взъярилась со стремительностью спички, которой чиркнули о стенку коробка:

– Я хочу узнать, какого черта вы оставили на ограде мадам Бланш то поганое письмо? Вас зу хелле?

Ну да, она схватывала на лету.

– Я не оставлял никакого письма, – буркнул Зигфрид Рицци, приподнимаясь и тут же вновь опускаясь с болезненной гримасой. – С чего вы взяли?

– А что, скажете, это писали не вы? – усмехнулась Алена и отчеканила с точностью, делавшей честь ее дырявой, строго говоря, памяти: – «Одиль, верни сама знаешь что, пока не поздно. «Серый» конь. Левый задний. Даю три дня. Потом убью».

Лицо Рицци сделалось по-мальчишески изумленным:

– Даммит![36] Но ведь это письмо моего деда! То самое письмо, которое сорок лет назад передал Одиль Бланш мой отец…

Алена подумала, что немая сцена из «Ревизора» показалась бы сейчас неприличноболтливой по сравнению с онемением, охватившим ее.

Из «Воспоминаний об М.К.»

М.К. видела великого князя Андрея и прежде – и в театре, и на светских мероприятиях, но не обращала внимания на мальчика на шесть младше себя – красивого, очень красивого, но мальчика! Но вот она пригласила гостей через несколько дней после бенефиса на праздничный обед. Андрей Владимирович был приглашен впервые и сразу поразил ее красотой и тронул своей застенчивостью. Он держался так скованно, был так неловок, что нечаянно задел рукавом стакан с красным вином и опрокинул его на платье М. К. Она уверяет, что сразу почувствовала в этом некое предзнаменование добрых перемен. На самом деле она поняла, что влюбилась в этого молодого человека так же сильно, как была влюблена в Николая, и даже когда подруга М.К., Мария Потоцкая, дразнила ее, говоря: «С каких это пор ты стала увлекаться мальчиками?» – она не обижалась. Главное было, что этот мальчик тоже ею увлекся! Андрей приезжал в Стрельну, где М.К. ждала его, гуляя по парку при лунном свете… Незабываемой для нее стала ночь, когда князь Андрей приехал поздней ночью, после празднования именин великой княгини Марии Павловны, его матери. М.К. говорила, что они чувствовали себя той ночью как в раю, никогда ее не забывали и каждый год праздновали годовщину.

Великий князь Владимир Александрович отнесся к случившемуся с некоторым изумлением, но больше с ревностью: сыну досталось то, что – по праву старшего – должно было принадлежать ему. Но великая княгиня Мария Павловна считала эту связь единственного сына с М.К. величайшим для себя оскорблением, называла ее «любовницей с царского плеча» и всячески выражала дурное к ней отношение. Владимир Александрович смягчился, когда М.К. родила сына и назвала его Владимиром в честь отца Андрея, а Мария Павловна не смягчилась и годы спустя, даже в эмиграции. М.К. об этом особенно не распространялась, но как-то обмолвилась, что по пути во Францию мать Андрея не пустила ее в свое купе, ее и внука, а оставила их с прислугой. Вообще мне кажется, что М.К. раньше любила Андрея Владимировича куда больше, чем он ее, особенно когда (она сама говорила) он отпустил бороду и стал очень похож на государя императора… Великий князь полюбил ее по-настоящему, когда стал от нее полностью зависим, уже во Франции. У нее было как бы двое сыновей – Андрей Владимирович и Владимир Андреевич.

Между прочим, когда Вова (Вовó его стали называть уже позже, во Франции) только родился, великий князь Андрей и не думал признавать отцовство. Сыном Вову признал бедный Сергей Михайлович. Признал сыном, предложил М.К. выйти замуж, но у нее в голове и в сердце был другой. И если в бытность возлюбленной наследника престола она еще допускала мысль стать великой княгиней с помощью Сергея Михайловича, то сейчас она желала стать великой княгиней только с помощью Андрея Владимировича.

Вернемся чуть-чуть назад. Хотя М. К. и танцевала до шести месяцев беременности, но после рождения сына поняла, что настало время проститься со сценой. Накануне она получила в подарок фотокарточку императора. Подписан снимок был, как раньше: «Ники». Это напомнило былое, однако она утвердилась в мысли, что с прошлым надо проститься. И если на прежнюю любовь она еще могла оглянуться, то со сценой собиралась распроститься окончательно.

В первой части своего прощального представления она танцевала сцены из любимой «Тщетной предосторожности», причем включила туда знаменитые тридцать два фуэте, еще и повторила их на бис. Завершалось представление второй картиной из первого действия «Лебединого озера». Заканчивалась сцена уходом королевы лебедей – медленно, трепеща руками, на пальцах, спиною к зрителю, будто прощаясь с публикой. Этот балет М.К. очень любила, он требовал не только танцевального, но и драматического искусства, ведь ведущей балерине приходится исполнять две совершенно противоположные роли, Одетты и Одиллии, перевоплощаться из ангела в демона. Такие роли, требующие напряженного драматического искусства, М.К. особенно любила.