– А чем?

– Коньяк надо занюхивать.

– Тогда купим сигару.

– Кубинскую.

– С запахом горького шоколада.

Кефир накрылся.

Разгружали вагон с сахаром. Мешки по пятьдесят килограммов.

– По пятьдесят килограммов пятьдесят граммов, – поправил Рауль.

– Это же выгодно – покупать сразу мешок, какой-никакой, а довесок, – заметил я.

– Давайте купим мешок, – согласился Жан.

После, в кафе, Рауль пытался подцепить щипцами кусочек рафинада из вазы.

– Не надо. – Я сунулся пальцами. Барменша поморщилась.

Сколько я набрал? Совсем ничего. Пальцы не слушались. Рука ничего не чувствовала.

– Все-таки пятьдесят граммов – это мизер, – произнес я. – Правильно мы сделали, что не купили мешок.

В этой стране невозможно заработать денег на жизнь. Тебе их не дадут заработать никогда. Всему виной алчность работодателей. На хлеб, чтобы не сдох с голоду – пожалуйста, а на масло – фиг.

Разгружали гараж одному из начальников таможни. Он построил себе трехэтажный особняк из красного кирпича. Из старого дома решил сделать гараж и баню.

– Пал Сергеич, что с брусками делать?

– Выкиньте их к чертовой матери.

– Жалко, – сказал Рауль.

– Пал Сергеич, там еще целый стеллаж таких брусков, давай мы тебе из них парник соорудим. За дополнительную плату.

– А зачем мне парник?

– Выращивать бешеные огурцы. Будешь на них, а не на подчиненных зло срывать.

– Выкидывайте, выкидывайте.

– Смотри, тут еще какие-то банки, – сказал Жан. Меня мучила жажда. Я стер с банки пыль.

– Что там?

– Кажется, соленья-варенья, хотя на этикетке значится томатный сок.

– Можете забрать себе, но смотрите не отравитесь.

Дал-таки что-то намазать на хлеб с широкого барского плеча.

– Вот классно, – обрадовался я, – будет с чем чай мешать, если это варенье.

– Или из чего самогон гнать, – Жан постепенно вникал в местный менталитет, – сахаром-то мы так и не разжились.

– Давай лучше бруски возьмем, – сказал Рауль. Он любил лес.

– Брось ты это все, – махнул рукой Жан, – пойдем на холмы.

Каждый день мы старались ходить на холмы, подышать полной грудью.

Мыли машины. Жан натирал желтой губкой синий или зеленый бок, а мы с Раулем по очереди ходили за водой к фонтану.

– Чего расселись, вынимайте коврики, а ну быстро! – скомандовал Жан.

– В армии, что ли? – расправил спину я.

Рауль послушно стал вытаскивать на солнце напоминавшие бока зарывшихся в ил карасей коврики. Я с пластиковым ведром поплелся за водой.

– Вот заработаем денег, закажем себе судака по-польски. – Жан пытался нас подбодрить.

– Слушай, Жан, – сказал я, вернувшись, – я вместе с водой какую-то какашку подцепил.

– Дурак ты, это не какашка, а ракушка. Самый деликатес.

Судак по-польски накрылся.

Заправляли бензин на колонке. 92, 76, 95. Подходили к крышке бака, как к забору, готовые вывернуть из себя шланг и пустить струю. Прижимались вплотную к бамперу, чтобы дети с распахнутыми за стеклом глазами не видели этого безобразия.

– И почему все машины сегодня либо синие, либо зеленые? – спросил Рауль.

– Мода, – констатировал Жан, – хотя зеленый ничего, мне нравится.

– Не зеленый, а лягушачий, – заметил я.

Город пах, как сваренные в одном котле устрицы и лягушки. Жара.

– А мне больше нравится синий, – мечтательно произнес Рауль, глядя в небо и прижимаясь к машине.

На крутом «Бьюике» – в ушах брюлики – подъехала мадам Зинаида Петровна. Короткая юбка подтянута. Длинные ноги слегка раздвинуты. Сиденья гладкие, как подиум. Рядом сидел здоровый мужик в маленьких черных очечках и больших шортах.

– Девяносто пятый, семьдесят шестой, девяносто второй? – облокотившись на крышу, спросил Жан.

– Девяносто седьмой! – обиженно сморщила носик мадам, протягивая карточку. Из салона ее кабриолета нестерпимо воняло сладким ароматом «Живанши».

– Куда деваться, женщина! – Жан, насвистывая, пошел к кассе. Рауль, стесняясь, принялся наполнять бак. К счастью, Зинаида Петровна в упор не замечала заправщиков и прочую обслугу.

– Эй, парень! – обратился ко мне хамским голосом мужик в шортах и в шорах. – Возьми, попьете чайку с сахарком.

– Спасибо, уже однажды пробовали.

– Возьми, возьми! – Хам засунул купюру Раулю в брюки. А те у него, сами понимаете, от диеты висят. Бензин цвета жидкого чая потек по штанине. По крайней мере, Рауль так себя ощущал.

– Хотите, научу вас одной премудрости? – сказал нам как-то Жан. – Если опустить сахар в бензобак, движок стукнет.

– Пятьдесят граммов? – спросил Рауль.

– Точно. По писюшечке! – стукнул я рукой по колену. – Я это правило «не заедать духи сахаром» тоже знаю.

Гражданская война уже началась! Ходили на антиглобалистский митинг. Получили дубинками по почкам, когда толпу разгонял ОМОН. Вот и все впечатления.

Чтобы не выслали из страны, прятались от милиции в каком-то загаженном подъезде.

– Почему в России дворы и подъезды такие грязные? – разглядывал надписи на стенах Рауль.

– Когда я приехал в Россию, – пытался пояснить Жан, – мне показалось, что здесь никто никому не рад. Атмосфера абсолютной ненависти и вражды. Гражданской вражды.

– Уже в самолете, когда люди, толкаясь локтями, спешно занимали места для себя и багажа и потом мрачно полчаса сидели и ждали отлета, не собираясь уступать ни пяди своего, у меня было предчувствие, что этим все закончится, что однажды мне дадут в бубен. – Рауль совсем погрустнел. – И хоть бы одна продавщица улыбнулась! Такое впечатление, что я им всем по сто евро должен!

– Ничего, прорвемся, – стал я шуточно подталкивать их локтями.

Чтобы самим быть у власти, а не получать по прянику дубинкой, устроились во вневедомственную охрану. Эх, дубинушка, рухнем!

На новом месте нам поручили сторожить полуразваленную музыкальную школу. Сторожили в три смены. Тот, кто возвращался с работы, провожал того, кто на работу шел. Но чаще наоборот.

– Пойдем, я тебя провожу.

– Нет, давай лучше я тебя – тебе ведь еще работать.

– А ты-то уже устал. Вон еле ноги ворочаешь, и язык заплетается.

В итоге закрывали школу на ржавый амбарный замок и провожали друг друга по всему городу. Иногда, увлекшись разговором, забредали даже на холмы.