Кабинет Клинка оказался на диво простым, учитывая подмеченные мною в прошлый раз склонности его хозяина. Здесь не было ни гобеленов, прославлявших разгульные пирушки, ни кровавых трофеев, снятых с поверженных врагов. Вместо них я увидел хорошо обустроенное помещение, обставленное роскошно, но со вкусом. Вдоль стен рядами тянулись полки с томами старинных книг, пол от стены до стены устилали киренские ковры. Беконфилд встал позади массивного старинного стола из черного дерева. Похоже, вся планировка была задумана только ради этого бесценного предмета мебели. Герцог бросил взгляд на мое оружие.

— Ожидаете, что возникнут сложности?

— Ваш дворецкий — трудный клиент.

Герцог рассмеялся по-настоящему, почти искренне, совсем не тем принужденным хихиканьем в нос, каким обычно смеется его сословие, — хихиканьем, похожим скорее на выход кишечных газов, чем на выражение легкомыслия.

— Да, в самом деле. — Он заметил, что я озираюсь по сторонам, и посмотрел на меня с широкой улыбкой, за которую получил первую половину своего прозвища. — Не совсем то, что вы ожидали?

— Немного не соответствует вашему положению.

— Один из недостатков обладания наследственным имением. В этой комнате нет ни одной вещи, которой не было тут при моем рождении. Взгляните, — указал герцог на мужской портрет на стене, отдаленно напоминавший самого Беконфилда. Человек на портрете был облачен в металлические доспехи и, всматриваясь в даль, стоял на вершине впечатляющей кучи трупов. Всем своим видом герой выражал особую серьезность момента, хотя зачем он, черт возьми, созерцал горизонт во время сражения, осталось для меня полнейшей загадкой. — Что вы об этом думаете?

— Это картина.

— Довольно уродливая, вам не кажется? Старый король подарил ее моему прадядюшке в ознаменование его знаменитого стояния при… — Герцог апатично махнул рукой. — Где-то там. Она часть наследства. Не могу здесь ничего изменить, не предав кровь предков.

— Боюсь, подобные проблемы мне неизвестны.

— Разумеется, — согласился он. — Обычно я хорошо разбираюсь в лицах, но не могу разгадать ваше. Для тарасаинца оно слишком вытянуто, для ашерца — чересчур широко. У вас глаза как у руэндца, но слишком темная кожа, почти такая же, как у островитян. Откуда вы?

— Оттуда, откуда и все.

Герцог вновь рассмеялся и указал мне на кресло. Я погрузил в него свое усталое тело с едва слышимым вздохом. Беконфилд последовал моему примеру, уверенно усевшись на свой трон с высокой спинкой позади стола.

— Трудный день?

Я открыл свою сумку и выставил на стол два предмета: безымянный горшочек с пинтой янтарной смолы и связку спутавшихся бурых корней.

— Будьте осторожнее с этим медком, он не разбавлен. Берите совсем немного, не больше одного мазка на губу, если не хотите упасть лицом в ночную вазу.

— Отлично. На следующей неделе я устраиваю бал по случаю Среднезимья. Ничего не выйдет без особого угощения для гостей. — Он взял со стола связку корешков и внимательно осмотрел их. — Как корень? Никогда его не пробовал.

— Хорошее средство, если хотите таращиться на кончики башмаков часа три-четыре.

— Звучит интригующе.

Смешок вырвался наружу раньше, чем я успел перехватить его.

Герцог положил корень уроборы обратно на стол и внимательно оглядел меня. Он явно собирался с духом, чтобы о чем-то спросить, но, прежде чем он получил такую возможность, слово взял я.

— Стало быть, Брайтфеллоу следующий? Вы специально назначаете аудиенции неприятным людям друг за другом, чтобы не приходилось менять обивку по нескольку раз?

— Такое определение вы бы дали себе? Неприятный?

— Такое определение я бы дал магу Брайтфеллоу.

— Я не представил бы его королеве. Но он полезен. И умен. Чертовски умен.

— Как вы познакомились с ним? Не может быть, чтобы вы оба вращались в одних и тех же кругах.

Беконфилд откинулся на спинку кресла и задумался над моим вопросом, но рука по-прежнему любовно держалась за эфес рапиры. У меня сложилось впечатление, что этот жест не подразумевал никакой угрозы, и герцог просто принадлежал к категории людей, которые любят поласкать избранное ими орудие убийства.

— Вы верите в судьбу, Смотритель?

— Я сомневаюсь в том, что Дэвы принимают участие в бардаке, который мы устроили из их творения.

— В целом я склонен согласиться с вами. Однако в случае Брайтфеллоу это самое подходящее определение. Последнее время я… переживал некоторые неудачи. Он взялся помочь мне вернуть везение.

— Я знавал когда-то священника, который любил говорить, что Хранитель Клятвы предпочитает вершить свои замыслы через нерадивых вассалов, — (Я подозревал, что это выражение было излюбленным афоризмом духовного брата потому, что сам он без пузырька амброзии не мог протянуть и часу, правда, к данному делу это не относилось.) — И что же маг, сдержал обещание?

— Пока нет. Но я убежден в конечном успехе нашего предприятия.

Включало ли их предприятие убийство двух девочек и открытие прохода в первичный хаос? Я не мог этого отрицать, но подозрение еще не уверенность, а тем более не улика. Я подтолкнул герцога к разговору, насколько это было возможно, и замолчал. У него имелась причина пригласить меня сюда, и я подумал, что если потяну время, то он в конце концов перейдет к сути дела.

— Вас, конечно, не должно удивить, что я навел справки о вашем прошлом, о ваших привычках и качествах, прежде чем решил иметь с вами дело?

— Моя жизнь — открытая книга. — (С вырванными страницами, хотя человеку с проницательностью Клинка не составило бы труда схватить общий смысл.) — И меня не так легко удивить.

— О вас отзываются как о мелком игроке, говорят, что вы не примыкаете ни к одной из крупных группировок. Говорят, что вы надежный, неприметный.

— Правда?

— О вас говорят еще кое-что, говорят, что прежде вы вели игру по другую сторону баррикады, носили серую форму, до того как принялись за ваше нынешнее ремесло.

— Вам скажут еще, что я был младенцем в пеленках, если достаточно далеко углубиться в историю.

— Полагаю, вы правы, расскажут и об этом. Что послужило причиной? Вы впали в немилость?

— Бывает.

— Именно, вы выразились точно. Бывает. — Его взгляд заскользил по стене за моей спиной, в угловом камине треснул огонь. Лицо герцога приняло выражение задумчивости, обыкновенно предвещающей монолог, и недолгая пауза действительно разродилась разговором с самим собой. — Странно, какие дороги мы выбираем. В книгах каждому персонажу гарантирован некий момент истины, когда дорога впереди разделяется надвое и перед ним открывается однозначный выбор: геройство или злодейство. Но ведь в жизни не совсем так, верно? Решения следуют за решениями, неважные сами по себе, они принимаются в минуту главного испытания либо обусловливаются нашим предчувствием. Но однажды поднимаешь глаза и понимаешь, что ты увяз, что каждый данный тобою ответ — это прут клетки, которую ты сотворил своими руками, и сила каждого принятого тобою решения толкает тебя вперед так же безжалостно, как воля Перворожденного.