Кофе почему-то подействовал на меня как снотворное. Пригревшись у батареи, я сидела, расслабленная. Мысли текли медленно и лениво – не мысли, а какие-то клочки ассоциаций. Люба, смерть, похороны – все это, если разобраться, совсем не страшные вещи. И гибель Валерия не страшна. И даже если бы мне, лично мне, сейчас, в эту минуту, угрожала смертельная опасность, я бы не испугалась. Потому что смерти в любом ее проявлении не стоит бояться. Все взаимозаменяемо, и все взаимозаменяемы. Я вот заменила же Любу. А до этого она заменяла меня. Может быть, мне предстоит умереть очень скоро – сегодняшним вечером, когда вернется хозяин (хозяйка). Но не страшно, совсем не страшно. Мне не страшно и не больно, и сожаления нет. Только хочется спать и греться, греться. Сделать, что ли, себе еще кофе? Чайник горячий…

Я все же заставила себя встать. С чашкой в руке пошла по квартире, на ходу прихлебывая кофе. Я даже не знаю, на каком этаже нахожусь и возможно ли отсюда выбраться. Люба могла выходить из моей квартиры, когда пожелает. Наверное, и я смогу.

Нет, мне это будет сложно: с этой стороны дверь без ключа не открыть, такой конструкции замок – дурацкой конструкции! Ключ никто не позаботился оставить. Окна довольно высоко от земли – этаж шестой или седьмой. Ну, нельзя так нельзя, мне и здесь неплохо.

С какой беззаботностью я об этом подумала! С удивительной беззаботностью, с несвойственной мне беззаботностью. Это оттого, наверное, что очень хочется спать – я просто на ходу засыпаю. И ноги опять начали заплетаться, как язык у пьяного. В таком состоянии я, если бы и хотела, никуда убежать не смогла бы. Надо поспать, немного поспать, а там, глядишь, все само собой образуется.

Я легла на кровать, с которой встала не больше часа назад, и с наслаждением завернулась в одеяло.

… Мне снились тревожные черно-белые сны: сырые улицы, хмурое небо, средневековые дома – город, где я никогда не была, город, где я не хочу оказаться ни при каких обстоятельствах. Проснулась с ощущением какой-то неясной нависшей надо мной угрозы. Открыла глаза – чужая комната.

Ничего не изменилось, абсурд не стал сном, не растворился в нем, как в щелочи. Все так и есть: я в чужой квартире. Это в чем-то пострашнее, чем в лесу, пострашнее, чем на похоронах у Любы.

Что происходит? Что происходит? Что происходит?

За окнами сумерки. И в комнате сумерки. А когда я в первый раз проснулась, ярко светило солнце. Я прожила в чужой квартире весь день, а может, и больше – ни за что теперь нельзя поручиться: ни за свои ощущения, ни за память – сколько раз в последнее время они меня подводили! И все же нужно постараться, и вспомнить, и связать в цепь последовательность событий. Нелегкая задача: все последние события были крайне непоследовательны. Непоследовательны и нелогичны, и большей частью состояли из различных смертей: Люба, женщина на улице, Валерий.

Маша! Они выкрали Машу и сделали своей заложницей. Я ведь спешила спасти Машку, изо всех сил торопилась выбраться из леса и поднять на ноги милицию. Торопилась, торопилась, а потом совсем о ней забыла. Надо срочно отсюда уходить, срочно ехать…

Как я оказалась в этой квартире? Может, они и меня взяли в заложницы?

Вспомнила! Водитель привез меня на фальшивую улицу Мира. Он наверняка с ними заодно. Надо отсюда выбираться.

Я бросилась в прихожую. Дверь. Замок мощный, с этой стороны ни за что не открыть. Они меня взяли в заложницы и заперли.

Нет, не в заложницы, а чтобы я Машку не смогла спасти.

Телефон! Я сорвала с вешалки куртку. Телефон был на месте.

Значит, тут что-то не то. Если человека насильно запирают, телефон ему не оставляют, это уж точно! Да и вообще приставляют охранника. Кто мог поручиться, что я просплю весь день, что я, как последняя дура, сумасшедшая дура, приму свое пребывание в чужой квартире за фантастический бред и не предприму попытки сбежать, поднять на ноги всех соседей? Любая бы на моем месте стала кричать и стучать в стены.

Нет, здесь что-то не то, не то.

Но что бы это ни было, нужно отсюда выбираться. Раз есть телефон, значит, я смогу позвонить и позвать на помощь.

Ни по одному телефону из тех, которые были в записной книжке, никто не отозвался, а других я не помнила. Я собралась звонить 02, как вдруг услышала за дверью шаги. Заскрежетал в замке ключ – дверь открылась. В квартиру вошла девушка – черноволосая, смуглая, она мне улыбнулась. От ужаса я попятилась, от ужаса я закричала.

– Боже мой, я вас напугала? – Девушка покачала головой и опять улыбнулась мне, приветливо, ласково. – Не бойтесь, я Любина сестра.

Чего Андрей боялся больше всего, то и произошло: дело действительно затягивалось. Сутки ушли впустую. Из «Аленушки», где они разговаривали с Бородиным, он направился на Зелинского, дождался, когда выйдет Галина, – к счастью, допрос затянулся, он поспел вовремя, – и проводил ее до дома. Андрей был уверен, что она встретится с теми, кто ее нанял, именно в этот день, и таким образом он сможет выйти на похитителей Алены. Но ни в этот день, ни на следующий Галина ни с кем не встречалась и вела себя так, будто действительно была только жертвой бандитского нападения и честной свидетельницей для следствия. Вечером, не дождавшись никаких видимых результатов и не имея возможности больше тратить время, Андрей попросил Илью навестить Галину, якобы для уточнения некоторых деталей, и незаметно поставить «жучок» на ее телефон. Утром он отправился к Зое Икониной. Он не сомневался, что похищение Алены и странное самоубийство Любы связаны и что Зоя что-то об этом знает.

Может, и знала Зоя Иконина, может, и очень многое знала, да только, видно, решила скорее умереть, чем с кем-либо поделиться своей ценной информацией. Такое создалось у него первое впечатление. А еще Андрей понял, что она чего-то боится.

На столе в траурной рамке стояла фотография Любы. Сама Зоя была одета во все черное и не переставая плакала – или пыталась загородиться от него этими слезами, чтобы он не задавал ей вопросов, на которые она не желала отвечать.

– Девочки так дружили, так дружили, – бормотала она, всхлипывая, – сразу полюбили друг дружку как сестрички. Такие нежные отношения редко встретишь, особенно в наше время. Аленушка даже предложила пожить у нее, пока была в санатории, последить за квартирой, цветы поливать – вот как доверяла.

Андрей понимал, что Зоя его обманывает, только никак не мог усмотреть смысла.

– Аленушка никогда Любу не обижала. Все ведь ее всегда обижали, а она нет.

Она выгораживает Алену, вот что! Только зачем? Или есть на это причина? Алену она любит явно больше покойной своей Любы. И когда так успела полюбить?

– Вы давно знаете Алену?

– Аленушка – дочка моя родная, – с какой-то неопределимой интонацией – то ли с вызовом, то ли с гордостью – сказала Зоя. – Теперь-то я могу открыто в этом признаться.