На всякий случай она заглянула в хлев. Воста недвижно лежала на сене. Ее смуглая кожа стала бледной, на лике застыло умиротворение. Милава пожелала смуглянке обрести в Вырае счастье. Когда-нибудь они снова встретятся и станут бродить по просторам седьмого неба, тогда ворожея обязательно испросит прощения за свой недогляд, закончившийся так печально. Кто ведает, авось у них с Витом что и вышло бы, авось растопил бы мельник ледяное сердечко, да Любмел[12]их счастьем наградил. Эх… Милава коснулась холодного лба подружки и, сморгнув набежавшую слезинку, вышла из хлева, плотно затворив за собой дверь.

Нынче ей предстояло несколько важных дел: сыскать кузнеца да начистоту с ним потолковать, к Руже сходить да успокоить ее. Конечно, проклятье снять нетрудно. Но коли Ружа и теперича обиду на своего любого таит, то, неровен час, заново селян разом с ним проклянет. И одним богам ведомо, какую напасть новое заклятье принесет. О русальем норове еще древние сказания молвят — чай, не мед. Извести целую деревню водяной деве что дивные локоны причесать — никакой мороки.

Но прежде всех дел надобно проверить бабкину хижину. Ведь, коли Виту не привиделось, по селу ночью разгуливала Кукоба. Стало быть, что-то в обряде Милава пропустила. Надобно ведьмарку успокоить. Конечно, когда ее захоронят, она уже никого тревожить не сможет. Но ведь кто-то черный дар перенял. Что, ежели он станет его применять только с худым помыслом? Ведь с такой-то силой можно кого угодно и днем поднять, даже из могилки.

Милава спешила к черному горбу изо всех сил, только что на бег не перешла. Что-то ее словно подгоняло. Даже ветер переменился и подталкивал.

Скоро запахло ведьмовством. Да так сильно, что Милаве на миг почудилось, что бабка и не померла вовсе. Шаг замедлился и претворился в осторожное семенение. Воздух словно загустел и окутал уродливую избу плотным одеялом. Точь-в-точь как в одном из Милавиных снов, когда она сквозь дебри прорывалась. У самой хаты ворожея остановилась, прислушалась — никаких звуков, никакого шороха, точно всякая птица да зверь за много верст этой хижины сторонились. Огляделась. Кольцо от косы да семена мака огибали избу и прятались за ней. Милава пошла вдоль обережного круга, дабы проверить — нет ли где прорехи. Внимательный взгляд уперся в разрыв. Чья-то нога затерла охранительную черту как раз настолько, чтобы ведьмарка могла покинуть свой двор и податься для сбора душ. Неужто это Воста с Витом случайно сделали, покуда поцелуем были заняты? Иль все ж есть тот, кто нарочно круги затер?

Ворожея, воспользовавшись уже кем-то проделанным разрывом, очутилась на подворье, а затем подобрала камень да, вдохнув поглубже, отворила хлипкую дверь. Та недовольно скрипнула, словно не желала пропускать незваных гостей. Милава подперла ее каменюкой и вошла в избу. Тут княжили слепая темень и затхлость. Гостья несмело подошла к бабке и ахнула. Кукоба лежала по-иному: на боку. Лик ее сморщился от недовольства. Почудилось, что бабка спешила добраться до своей хаты, спасаясь от солнца в благодатной тьме черного горба. И еле-еле поспела залезть на лежанку. Значится, все ж и правда гуляла по селу. Милава понадеялась, что все, к кому ведьмарка поспела заглянуть этой ночью, остались невредимы.

— И чего ж тебе, бабушка, неймется все? А может, все происходящее в селе твоих рук дело? — догадка шепотом соскользнула с девичьих губ. Милава коснулась сухой кисти. Вдруг узловатые пальцы обхватили ее запястье. Ворожея дернулась, но усилие было напрасным — костлявая рука оказалась крепкой, что камень.

— И помимо меня на деревне умельцы сыщутся, — проскрипел страшный глас, сменившийся отвратительным замогильным хохотом. Рот мертвячки не пошевелился. Милава рванулась что есть мочи. Когтистые пальцы нехотя разжались. Глас смолк. Ворожея, учащенно дыша, выскочила на двор. Сердце билось скоро-скоро. Но это не помешало откинуть камень и затворить дверь. Милава стала заново читать заговор и ходить вокруг черного горба кругами. В месте разрыва охранительного кольца она досыпала зерна мака, благо не запамятовала у Вита взять еще, на всякий случай. Покуда тот, кто разорвал черту не прознает, что тут побывала Милава, черная ведьмарка в село не сунется.

* * *

Алесь вбежал в свою хату. Батька с довольным видом ел еще дымящиеся драники, макая в густую сметану. Услада хлопотала у печи. Стоило ей заприметить вернувшегося братца, как она поджала губы и отвернулась.

— Хвала богам, цел! — обрадовался батька. — Садись, поешь. Да сказывай, что за дело у тебя такое срочное, что ты даже дверь в сарай разрубил.

Алесь плюхнулся на лавку и покосился на сестрицу — теперича он сильно сомневался, что при ней стоит об чем-то сказывать.

— Выйди, Услада, — велел Череда, правильно истолковав взгляд сына.

— Вот еще! — фыркнула та, деловито поправив намитку.

— Выйди, кому сказал! — малость прикрикнул Череда. Губы дочери задрожали, из очей полились соленые ручьи. Но отец остался непреклонен. — Иди на двор и там слезы лей.

Алесю было жаль сестрицу. И прежде он завсегда старался батьку сдерживать. Но нынче и думы такой не возникло. Поди, так куда проще и скорее. Услада выбежала на двор, громко хлопнув дверью.

— От где вредная девка! — в который раз подивился Череда и, мечтательно закатив очи, добавил: — Ей бы немой, как Яромила, стать — цены б не было.

Алесь только хмыкнул — уж он-то теперича точно ведал, насколько нема жена Лютовера, а затем все как на духу открыл батьке. Поначалу Череда лишь косо поглядывал. И только изредка его очи становились то шире, то уже. Затем, когда Алесь признался, что Вит может все подтвердить, да и померлых на безумство скинуть никак не получится, Череда перестал сомневаться.

— Вот что, сын, — промолвил Череда, затем смолк и тихонько подошел к оконцу, махнув Алесю, чтоб тот даже не пикнул. Выглянул. — Ах ты! Я тебе ясно велел: слезы лить, а не мужицкие разговоры подслушивать.

— Одно другому не мешает, — буркнула Услада и отошла от оконца подальше.

— Ну и девка! — возмутился Череда и вернулся на лавку. — Конечно, заставить люд выпить зелья надобно. Вот только не станем же мы по дворам ходить. Много часу это отнимет. Покуда кажного уговорим, день к вечеру клониться станет. А с покровом ночи прежние напасти снова оживут.

— А ежели нам собрать всех да дядьку Рафала с собой привести? Пущай он скажет, что его это варево целебное, хворь неведомую отпугивать! — обрадовался Алесь своей смекалке.

— Эх, сын, лекарь наш ведь тоже от недуга весь язвами покрылся.

— Неужто? — ахнул тот и голову повесил. — И что ж нам теперича делать? Кабы к вечеру все село от этой хвори не полегло, от мала до велика.

Череда задумчиво покрутил ус. Вдруг на самом дне его очей засветились слабые огоньки.

— Слушай. Нынче селяне все боле по хатам сидят. Кажный страшится недуга невиданного да зубов, что обоз изничтожили. А что, ежели Березка, что вчерась бегала к Рафалу и обнаружила его хворым, не поспела еще весть по деревне разнести? Она ведь только с батькой живет. Тот не из болтливых. А у любого ее и подавно родичи нынче в соседнем селе гостят.