Робби улыбнулся, и мы с Энн рассмеялись. Я посмотрел на свою жену.

– Хочешь на пляж?

– Было бы неплохо прогуляться.

Оставив посуду на Ли, мы проехали пару километров до ближайшего пляжа, Ньюкомб-Холлоу. Как только Робби понял, что мама уезжает, он начал хныкать, но Ли отвлекла его, покачивая на ногах и напевая бессмысленную песенку. За исключением фургона, красный цвет которого с годами потускнел до оттенка бледной лавы, на парковке пляжа не было ни одной машины. Океанский бриз загонял песок в трещинки в асфальте. Мы припарковались рядом с фургоном и направились к пляжу по зыбучему склону. Начался прилив, и Атлантический океан посылал длинные пенящиеся валы, с грохотом ударяющиеся о берег. Ни Энн, ни я не сказали ни слова с того момента, как встали из-за стола. Она свернула направо, и я пошел за ней.

Я знаю, ей не понравилось, как я разговаривал с Робби. Я тоже был собой недоволен. В целом я понимал, что ему нет еще и года и бо́льшая часть того, что он делал, было познанием мира, который он пытался понять, и что нет необходимости принимать все близко к сердцу, как я обычно и делал. Но зачастую наступал момент, когда Робби отказывался слушаться, и тогда я не мог сдержать раздражения, за которым как раз-таки и следовали слова, несоразмерные действиям моего сына. Я всегда знал, что унаследовал вспыльчивый характер от покойного отца, и какое-то время мне удавалось с легкостью избегать конфликтных ситуаций. Бывало, что ситуация загоняла меня в угол, но такое случалось нечасто, и я заставлял себя сдерживаться или попросту ретировался. На самом деле, на кафедре английского все считали меня добродушным, терпимым и даже беспечным человеком. С появлением ребенка все изменилось: в моей жизни появилось еще больше стресса и напряжения, больше, чем я когда-либо испытывал, чем когда я сам был ребенком, пребывающим в страхе перед острым на язык отцом, перед внезапными вспышками его недовольства. Теперь я как никогда понимал эти приступы ярости, но понимание имело свою цену: для этого мне пришлось подвергнуть такому же воспитанию и Робби. Хорошего в этом было мало.

Я взял Энн за руку.

– Прости меня.

Она ответила:

– Он еще ребенок.

– Я знаю. Я понимаю.

– Нельзя кричать на него по любому поводу.

– Понимаешь, он совсем не слушает меня. А тебя он слушается всегда.

– Не всегда.

– Явно чаще, чем меня. Я могу сосчитать по пальцам одной руки, сколько раз он делал то, о чем я его просил.

– Это неправда.

– Я с тобой не согласен.

Энн остановилась и, к моему удивлению, заключила меня в объятия.

– Ты его папа, – сказала она. – И он это знает.

Взявшись за руки, мы молча продолжили прогулку. Ветер трепал волосы Энн, играл с ее кудряшками, и я вспомнил, как мы впервые приехали сюда, еще раскисшие после расставаний со своими половинками, как гуляли по пляжу то с Ли, то с Харлоу, то друг с другом. Однажды к нам присоединился пес: рыжевато-золотистый лабрадор выскочил, словно из ниоткуда, и начал резвиться рядом, пока мы гуляли, а потом рванул по пляжу, пока не скрылся из виду.

– О чем думаешь? – спросил я.

– О рассказе Вероники.

– Ого.

– Ты ей веришь?

На секунду я замешкался, но затем сказал:

– Думаю, да. Она верит, это я точно знаю. Если бы ты только была с нами, слышала ее. Она с головой ушла в историю. Но, – добавил я, – признаюсь, меня немного задело, когда Ли сказала, что я верю Веронике только потому, что сам пишу ужастики. Может, мне очень хочется принять ее слова за чистую монету.

– А у тебя есть выбор? Не можешь же ты подвергать сомнению каждое ее слово.

– Да, не могу.

– Сегодня ты тоже собираешься с ней сидеть?

– Если только она вернется не слишком поздно. Я совсем не выспался.

– Давай мы вернемся в дом, и ты немного поспишь?

– Ты серьезно?

– Мы с Ли присмотрим за Робби.

Я рассмеялся.

– Как же грустно, что сон в моей жизни теперь занимает то место, где когда-то был секс.

– Ты сам решил засидеться допоздна. И вот в этом Робби точно не виноват.

– Ты права, виноват в этом только я.

– Надеюсь, только в этом.

– Дорогая, – сказал я, – ты на что намекаешь?

– Да так, – сказала Энн. – Просто Вероника очень привлекательна, и уже увела одного из сотрудников нашей кафедры из семьи…

– Тебе не о чем волноваться.

– Хорошо.

Когда мы вернулись в Дом на Мысе, я поднялся в нашу комнату и вздремнул. Мои сны были яркими, как это бывает, когда спишь днем. Почти все они были о Доме Бельведера, и даже во сне я не удивился этому. В одном из них я пришел на вечер, похожий на вечера, которые мы устраиваем на кафедре, только людей было еще больше, как будто пригласили весь университет. Роджер Кройдон в черном костюме, который, как подсказал мне сон, принадлежал его отцу, протянул мне руку и отметил, что ему очень понравился креветочный соус, а еще у него вполне здоровая печень. Затем я оказался в другом сне, который не могу вспомнить, а он, в свою очередь, привел меня в следующий, где я начал искать Робби по комнатам Дома Бельведера, потому что слышал, как он где-то плачет, но все никак не мог его найти. Сон продолжался, и плач Робби становился все отчаяннее, а мои поиски все лихорадочнее; а потом я, наконец, проснулся.

Вероника не обманула: к ужину она не вернулась. Но вернулись Эдди и Харлоу; Вероника не приехала и через несколько часов, когда мы убрали со стола посуду и искупали Робби. Она вошла в дверь, когда часы пробили десять. Робби уже давным-давно лежал в своей кроватке, а все остальные разошлись по комнатам.

– Ты собираешься ее дождаться? – спросила меня Энн.

– Подожду немного, – ответил я. Тогда я подумал, что можно почитать – «Полное собрание мистических рассказов Чарльза Диккенса», – но не мог сосредоточиться и закончить хотя бы одну страницу, поэтому отказался от прозы девятнадцатого века в пользу картинок из двадцать первого, включив телевизор. И как раз попал на середину «Невинных». Не самый мой любимый фильм, но за просмотром я скоротал время, пока не услышал, как открылась боковая дверь.

– А я гадала, дождешься ли ты меня, – сказала Вероника, заходя в гостиную. На ней был пурпурный брючный костюм с черной блузкой.

– Ради хорошей истории я готов на все, – ответил я.

– Ты и правда хочешь услышать остальное?

– Конечно.

– Но ведь…

– Ты жалеешь, что рассказала мне.

Вероника обдумывала мои слова.

– На самом деле, я задавалась этим вопросом. Подожди минутку.