И всё-таки на него смотрели. Чей-то взгляд опять толкнул в плечо. Рома обернулся: за окном, в щели занавески маячил Гренобыч. Увидев, что его заметили, издал хриплый мяв, потянулся, закрыв весь просвет своим мохнатым брюхом, и поскрёбся в раму.

С досадой – что он вообще тут делает, всегда с кухни заходил, а тут решил выпендриться, и как только узнал, что я здесь, – Рома спустил ноги с кровати, подошёл к окну и открыл форточку. Гренобыч, опустившись на все четыре, глядел то на форточку, то на Рому и требовал особого приглашения.

– Кыс, – шёпотом сказал Рома, начиная злиться. – Кыс, кыс, – и пошевелил ладонью в форточке, показывая, что открыто. Глаза Гренобыча не выражали ничего. Прыгать он, похоже, не собирался. – Да кыс же! – зашипел Рома.

Кот глянул в окно, словно раздумывая, стоит ли вообще заходить в дом, где к нему так относятся. Потом перешёл с одного конца подоконника на другой, потоптался, вскинул голову и наконец одним махом прыгнул, будто сам себя затащил за шкирку.

И сел, собрался комком на раме.

– Ну блин, – простонал Рома шёпотом. – Заходи! Дай закрою. Дует же.

Кот равнодушно смотрел на то, как Рома машет руками. Зачем непременно закрывать окно, Рома сам не знал, но такое кошачье поведение выводило из себя, поэтому хотелось обязательно закрыть, а кота оставить без завтрака.

Странный звук, похожий на всхлип, послышался из-за спины. Рома обернулся. Гостья сидела на кровати, смотрела на кота и улыбалась.

– Разбудил-таки, скотина, – всплеснул Рома руками. – У, старый паразит, – он погрозил Гренобычу кулаком и пошёл к ней. – Извини. Ветреное животное: то открой ему, то не надо.

На самом деле он был рад, что она проснулась. Теперь можно было, не скрываясь, коснуться её. Он так и сделал. Кожа оказалась прохладной, холодней, чем его ладонь, и это было приятно. От прикосновения в нём пробудилось всё вчерашнее – всё-таки не сон, было, правда было с ним, но ведь как же хорошо, так даже не бывает! Повторить, захотелось повторить. Он сел рядом, стал гладить её плечо, спину, другой рукой перебирая волосы. Плечо было гладкое, нежное. Захотелось коснуться его губами. Он уже потянулся, но перевёл взгляд на её лицо – и понял, что ей не нужно утренних ласк, она не в том настроении. Ей спокойно. И она куда как больше занята котом.

Его охолонуло, будто одним движением выключили газ. Убрал руку с плеча и сел, слегка отодвинувшись. Гостья, казалось, не заметила. Она смотрела на Гренобыча, но не умилёнными глазами, как можно было бы ожидать от девчонки, а со смехом. Улыбка, сперва неяркая, будто её слегка набросали карандашом, проявлялась всё больше, и вот уже лицо озарилось. Рома залюбовался. Может, оно и хорошо, если кот смог оживить. Но тут же почувствовал обиду и почти ревность: попытался вспомнить, какое было у неё лицо вчера, когда… Восторженное, да, болезненно-счастливое, да, но всё равно какое-то нездешнее, отстранённое. А вот на кота смотрели тёплые, живые глаза.

Гренобыч грузно чебурахнулся из форточки, прошёлся по подоконнику, задрав хвост, спрыгнул на пол и полез на кровать.

– Кыш! – замахал на него Рома с удвоенным рвением – он чувствовал сейчас удовольствие, что может прогнать животное. – Куда грязными-то лапами!

Кот не обращал на него внимания. Залез и лёг возле гостьи, перевернулся на спину, обтираясь о простыню брыдлами, показал пушистый, грязный, в колтунах свалявшейся шерсти живот, блаженно закатил глаза и замурчал.

– Вот ведь скотина, – покачал головой Рома, но прогонять кота не стал. Гостья улыбалась, глядя на него, и Роме было это приятно. – Сам прибился, помоечный, – объяснил зачем-то. – Летом ещё. Его тут приютили, накормили. А ему – трын трава: уходит, когда хочет, шляется где-то, возвращается и наводит свои порядки. Думает, без него тут не было бы кошки. Эй. Э-эй, Греня. Ну, давай, вали с постели, полежал, и хватит.

– Ночь был. В деревьях. Охота хороша. Удачно. Приятно. Всему телу. Брр. – Гостья вдруг встряхнулась от макушки, будто сбрасывала воду или холодную росу, и улыбнулась увереннее. Рома, уже замахнувшийся, чтобы смести Гренобыча с постели, так и остался с поднятой рукой. Смотрел на неё и не верил, что этот тихий голос принадлежит ей. Он привык уже, что она молчала, будто и поверить не мог, что она умеет говорить.

– Да он, поди, и не умеет мышей-то ловить, – сказал, не сводя с неё глаз. Главное, не показывать удивления, пусть говорит, пусть ещё говорит. Будто это нормально, так и надо. Главное, не спугнуть. – Вон пузо какое. И морда. Куда ему охотиться? По помойкам, поди, таскался.

Гостья перевела на него глаза. Лицо её стало чуть растерянным, она будто пыталась понять, что он хочет узнать, но не из произнесённых слов, а как-то иначе – с его лица, с его тела что ли. Потом, всё с тем же недоумением, посмотрела на кота. Гренобыч подобрался, сел и обиженно принялся вылизываться.

– Не толстый. Крупный. Ест. Хорошо ест удачливый охотник. Помойки – мало еды. Болит внутри. Он мышек ловит. В осень мышек много. В листьях ходят. По земле. Ловить очень. Очень не сложно.

Она говорила, не сводя с кота глаз, и Рома не мог избавиться от ощущения, что присутствует при синхронном переводе. Лицо гостьи было сосредоточенное, глаза стали серьёзными и большими. Стоило ей закончить, как кот прекратил демонстративно умываться, с чувством собственного достоинства посмотрел на Рому, спрыгнул с кровати и вышел из комнаты, поддев лапой дверь. Гостья прыснула, проследив за ним взглядом.

– Что теперь? – спросил Рома с обидой в голосе. Последний взгляд и этот смех ему не понравились.

– Это. Я не могу, – виновато ответила гостья.

– Про меня что-то? – спросил Рома, не отдавая себе отчёта.

– Это не сказать. Тебе. Твоими словами. Но он любит тебя, да, – вдруг добавила она, и Рома почувствовал, что его отпускает. И тут же самому стало смешно: обиделся на кота!

Он вдруг понял, что гостья говорит по-русски, как будто с языком проблем у неё нет. Может, всё-таки с речью, но точно не с языком. Он понял, что очень этому рад. Хотелось начать её расспрашивать, хотелось всё узнать про неё, но он удержался: главное, сейчас её не смутить и не спугнуть. Нет, позже, он всё узнает о ней позже. Что у него будет это позже, он не сомневался: он теперь твёрдо знал, что не сможет её отпустить.

Но вот что говорить и делать теперь, не знал. Смотрел на неё и понимал, что с её первыми словами стала проявляться между ними стена, которая всегда есть между людьми. А вчера её не было. Вчера ничего такого он не чувствовал, – не ожидая узнать о ней ничего, он довольствовался тем, что видит и считывает с её тела, лица, поз. И вот теперь казалось, этого мало, он может узнать о ней всё – и это делало её проще, обыденней, а ощущения все привычней и банальней.

Правда, гостья, казалось, ничего подобного не испытывала. Совершенно не стесняясь, она продолжала сидеть голая, не делая даже попыток натянуть простыню или встать и поискать свою одежду. Она не старалась подыскать слова, чтобы составить разговор, её вообще не волновало, будут они говорить или нет. Она скользила взглядом по комнате, предметам, и та лёгкая рассеянная улыбка, что появилась на её лице, не сходила. Насмотревшись вокруг, она перевела глаза на Рому и стала смотреть так же открыто и прямо, как на любой другой предмет в комнате.