Он обулся и направился к выходу из комнаты. У двери Рис замешкался.

— Завтра я поговорю с Дарби и попрошу его поделиться опытом интимной жизни, — сказал он. — Я никогда не поддерживал подобные разговоры в клубе. А мой брат… — Рис пожал плечами. — Он ничем не может мне помочь. Иногда мне кажется, что Том родился в сутане священника. Само собой разумеется, что мы с ним никогда не обсуждали подобные щекотливые вопросы.

— Спасибо, Рис, — сказала Хелен. И муж вышел из спальни.

Через четыре часа после свидания с мужем Хелен поняла, что не в силах заснуть. Она долго смотрела в потолок, размышляя о случившемся. У нее из головы никак не выходили слова мужа о том, что он собирается поговорить с Дарби. Неужели занятия сексом требовали каких-то особых знаний и большого опыта? Ведь Рис долгое время спал с Линой… А чем, собственно говоря, она, Хелен, отличалась от мисс Маккенны? Почему к ней нужно было искать особый подход?

Хелен хотела от мужа только одного — чтобы он совершил с ней половой акт. Неужели она требовала слишком многого?

Из глубины дома до ее слуха доносились звуки фортепиано. Очевидно, Рис действительно собирался всю ночь работать над партитурой своей злосчастной оперы.

Она встала, надела халат, решив во что бы то ни стало заставить мужа выполнить свои супружеские обязанности. Выйдя из комнаты, Хелен спустилась по лестнице, осторожно ступая босыми ногами по гладким мраморным ступеням старого дома.

У дверей гостиной, превращенной Рисом в комнату для занятий музыкой, Хелен остановилась. Рис все еще работал над тем же фрагментом арии, который недавно показывал ей. Теперь он звучал немного лучше.

Набравшись смелости, Хелен открыла дверь. Рис поднял голову и взглянул на нее. Комнату освещали два канделябра, стоявших на пианино. Волосы Риса были взъерошены больше обычного, а под глазами виднелись темные круги. Он выглядел смертельно усталым и подавленным.

Хелен стало жаль его. Она отказалась от своих первоначальных планов. В таком состоянии он был не способен переспать с ней.

— Хочешь, я помогу тебе? — спросила она. Запахнув плотнее халат на груди, она переступила порог комнаты.

Он тряхнул головой, как будто хотел сбросить с себя оцепенение.

— Мне кажется, эта ария уже звучит намного лучше, — промолвил он и наиграл ту мелодию, которую Хелен слышала, стоя за дверью. — Как ты считаешь?

— Мне нравится этот вариант, — ответила Хелен и снова села рядом с ним на скамеечку за инструмент. — А если эту мелодию закончить на ноте ре на октаву выше? Ваше сопрано сможет взять такую высокую ноту? — Она сыграла несколько музыкальных фраз. — Здесь, на ноте ля, надо сделать паузу. А потом мелодия пойдет или вверх, или вниз на ре.

— Лучше все же вверх, — сказал Рис. — На мой взгляд, триоль звучит излишне цветисто, но вот этот минорный аккорд мне нравится.

Он убрал с клавиш ее руки и сыграл мелодию сам.

— Прекрасно! — воскликнул Рис. — Ты всегда была талантливее меня, Хелен!

— Я бы так не сказала, — возразила она. — Ты пишешь настоящую музыку, а я просто играю с нотами. Серьезные музыканты не тратят время на обработку произведений Бетховена для исполнения в четыре руки. Они сочиняют оригинальные пьесы так, как это делаешь ты.

Он опустил крышку пианино и закрыл клавиатуру.

— То, что я пишу, — не музыка, а полная чушь, Хелен. И ты это прекрасно знаешь. Когда мы с тобой только поженились, ты говорила, что я сочиняю нудные дуэты и что гармонический строй моих произведений слишком банален.

Хелен бросила на него изумленный взгляд.

— Я этого никогда не говорила! — воскликнула она. — И никогда так не думала. В прошлом году мне действительно не все понравилось в твоей опере «Белый слон», однако некоторые места были великолепно задуманы.

На его лоб вновь упала прядь непокорных волос. Он саркастически усмехнулся. Хелен отчетливо видела морщинки, собравшиеся в уголках его глаз.

— Я могу точно сказать, что именно тебе не понравилось в «Белом слоне», — промолвил Рис. — Ария для тенора в первом акте, дуэт гобоя и кларнета в третьем акте и минорная гамма в начале финала оперы.

— Ты прав, — согласилась Хелен. — Я помню, что говорила тебе об этом в прошлом году. Но я, к сожалению, не сказала тогда, что тебя можно было и похвалить. Музыкальные характеристики персонажей оперы были просто великолепны, да и повторяющееся пианиссимо верхних фа в арии герцога звучало очень изящно. Блестяще была передана в музыке паника, возникшая во время грозы, когда слон вырвался на свободу. А дуэт меццо-сопрано, как отметили все в Лондоне, был, несомненно, написан в порыве высокого творческого вдохновения.

Подняв бровь, Рис иронично поглядывал на жену. Но это была не насмешка, а самоирония.

— Почему ты никогда не говорила мне об этом?

— Потому что… — Она запнулась. — Мне, конечно, следовало похвалить тебя, но я не знала, что для тебя это важно.

— Тебе действительно понравилось пианиссимо верхних фа? Хелен кивнула:

— Это было смело… Вторая часть арии прекрасно уравновешивает первую…

— Правда? Я никогда не задумывался над этим. А ты читала критические отзывы о моей опере в «Газетт»?

— Ты имеешь в виду статью Гиддлсхерда? Но он же полный идиот! — фыркнула Хелен.

Лицо Риса расплылось в улыбке.

— Ему очень не понравилось именно то место в моей опере, о котором мы говорим.

— Я же говорю, что он идиот, — сказала Хелен. Немного помолчав, она смущенно спросила: — Так, значит, тебе не безразлично мое мнение?

Ответ на свой вопрос она прочитала в его глазах. Мерцание свечей в полутемной комнате настраивало их на лирический лад. Сейчас, как никогда, Хелен хотелось быть искренней с Рисом.

— Я всегда была убеждена, что из нас двоих ты — настоящий музыкант, — сказала она, отринув свою гордость и всегда преследовавшее ее желание уколоть мужа. — Я никогда не думала, что ты ждешь моей похвалы. — Она потупила взор. — И мне всегда хотелось, чтобы ты считал меня умной.

Рис молчал. Взглянув на него, Хелен увидела, что он в упор смотрит на нее. У него были красивые глаза, обрамленные густыми черными ресницами.

— Ты хотела, чтобы я считал тебя умной… — задумчиво повторил он.

Хелен вскинула голову. «Ну что ж, раз уж я начала говорить на эту тему, надо быть честной до конца!»

— Я всегда с большим пристрастием слушаю твою музыку, — призналась она. — Конечно, я не могла ходить на твои оперы больше одного раза, это показалось бы странным. Поэтому я внимательно вслушивалась в каждый звук, в каждую музыкальную фразу. Но я обычно только критиковала тебя… Прости. Я, наверное, дурно воспитана. Сейчас мне стыдно за свое поведение.