— Всё думаю, вот мудаки, ей-богу! Я ведь чувствовал, что не к добру его дружба с этим наглецом Шахуриным, — шёпотом, но гневно сказал Кирпичников и решительно повернулся на бок в сторону жены.

— Петенька, какой бы Володя ни был, он себя уже наказал, что хуже не придумаешь. Чего сейчас говорить о прошлом, — ответила Евгения Даниловна и горестно замолчала.

— Не возьму в толк, как Феликс мог… в нашей семье?! Мы же коммунисты! Мы что, его не так воспитывали?

— А у Анастаса Ивановича, или у Хмельницкого, или у других в семьях — не коммунисты?!

Пётр Иванович слушал жену, одновременно напряжённо думая, что можно предпринять для облегчения участи сына. Ему было много легче, что в эту минуту рядом находилась Геня. Зная её житейский ум, он часто советовался с ней, как поступать в тех или иных ситуациях, особенно в вопросах взаимоотношений с начальством, и не раз Кирпичников отмечал, что жена давала безошибочные ответы на его вопросы. Вот и сейчас, перед тем как принять решение, он сначала захотел услышать её мнение.

* * *

Кирпичников считал, что Геня обладает такими умом и сметкой не в последнюю очередь благодаря иудейскому происхождению. При этом к еврейскому вопросу он подходил довольно своеобразно — женившись на семитке и беззаветно любя жену, к большинству остальных евреев Пётр Иванович относился с некоторым недоверием.

Такая двойственность толкования «еврейского вопроса» получила широкое распространение среди коммунистов из славян, чья молодость пришлась на годы революции и Гражданской войны. По-видимому, в психологии этих людей и в их отношении к национальной проблеме столкнулись два взаимоисключающих фактора. С одной стороны, русские, украинцы, белорусы… с детства впитывали дух антисемитизма, являвшегося составной частью государственной политики царской России. С другой стороны, в годы революции и Гражданской войны они становились убеждёнными коммунистами, а коммунистическая идеология того времени, наоборот, боролась с антисемитизмом (чего только стоил один из первых декретов советской власти, объявлявший о преследовании антисемитов наравне с белогвардейцами). Более того, сразу после Октябрьского переворота иудеи создали и заняли большинство высших руководящих постов, а ведь власть всегда вызывала трепет у российских народов. И антисемитизм почти изжился в коммунистах-славянах революционного призыва. Об этом свидетельствовали и их частые браки с еврейками, и абсолютная лояльность к евреям, обильно представленным на верхних ступенях советской пирамиды, и естественное восприятие евреек — жён больших начальников.

Не ухудшили их новое отношение к иудеям и наднациональные репрессии предвоенных годов. Хотя евреев в руководстве страной сильно поубавилось после сталинских чисток, они по-прежнему обозначались рядом с Хозяином.

Несмотря на то что, добиваясь абсолютной власти, Иосиф Виссарионович перехитрил и перемог в смертельной схватке именно евреев — Троцкого, Зиновьева и Каменева, — он внешне отнюдь не связывал тогда борьбу со своими врагами с борьбой против еврейского народа. Собственную краплёную колоду холуев Сталин по-прежнему разжижал Кагановичем и Мехлисом. Одновременно достаточно весомую роль продолжали играть и придворные иудеи: Ванников, Гинзбург, Лозовский, Литвинов… жены Молотова, Ворошилова, Андреева… немалая часть оборонного директорского корпуса и генералитета… масса первостепенных культуртрегеров советской власти.

Таким образом, отношение к евреям у большинства высокопоставленных функционеров с российскими корнями оставалось весьма лояльным. Однако совсем уничтожить в себе детско-юношеские, генные, ощущения многие коммунисты из славян просто не могли физически. Отсюда и сохранялась их подозрительность к этой нации.

Так было и у Петра Ивановича.

* * *

Евгения Даниловна прервала тишину: — Знаешь, Петя, я и вчера не сомкнула глаз. Думала, думала… Что будет? Что можно сделать?… Конечно, всё ужасно. Сначала двое детей погибли, неизвестно из-за чего… Всё-таки Володя Шахурин был, наверное, не совсем нормальный, хотя я этого не замечала… А Ниночке Уманской почему такая доля?… Но мальчиков-то… мальчиков, за что по этому делу потянули? Вот что я тебе скажу: нам сына надо пытаться спасать. Многое мы сами сделать не можем. Больше придётся уповать на обстоятельства. Если отвлечься от Фелинькиных поступков и рассуждать холодно, то и ему, и нам на руку состав компании. Я думаю — Анастас Иванович по этому вопросу к товарищу Сталину может обратиться. А уж что решит Иосиф Виссарионович, то и будет… Ну а мы, со своей стороны, тоже должны что-то предпринять. Может, Лаврентия Павловича не надо беспокоить. А вот с Всеволодом Николаевичем ты мог бы и поговорить… по-соседски. У вас ведь и кабинеты на одном этаже. Меркулов впрямую не поможет, но хоть расскажет, что же всё-таки произошло.

Пётр Иванович внимательно слушал эти от растерянности неуклюже высказываемые вслух рассуждения жены и сам вслед за ними выстраивал цепочку мыслей. Он не сомневался — если следствие выявит вину ребят и их решат сурово наказать, то это отразится и на нем лично, и на всей семье.

— Понимаешь, через своих детей в деле оказались замешаны руководители разных рангов, — после недолгого молчания ответил он. — Накажут, скорее всего, либо всех детей сразу, либо никого. Также и родители, видимо, пострадают либо все вместе, либо никто. Можно сломать голову, но предугадать, как станут развиваться события, немыслимо… Ты права — моё дело попытаться выяснить у Меркулова подробности и узнать, каковы перспективы?

И они. замолчали, обдумывая переговоренное.

* * *

На следующий же день Пётр Иванович связался с наркомом госбезопасности по внутреннему телефону и попросил принять на несколько минут. Тот сразу же вежливо пригласил его к себе. Зайдя к Меркулову, Кирпичников грузно опустился на предложенный стул и, не пряча взгляда от собеседника, сказал:

— Всеволод, ты лучше меня знаешь, в какой переплёт попал мой сын Феликс. О других детях судить не берусь, но про своего скажу: ему нет оправдания. Он, хотя и мальчишка, но уже в том возрасте, когда надо соображать, что делаешь, и у всех подряд на поводу не ходить. Знаю, что будете разбираться по закону. Знаю, что это правильно. Но он мой сын. И ты понимаешь, как мне больно. Очень больно… В общем, в этой ситуации просить за него не считаю себя вправе, но хочу проинформировать, что и с себя ответственности не снимаю — упустил сопляка. И ещё, не как отец, а как взрослый человек хочу отметить — после убийства мы с женой видели, что он мучался и, кажется, действительно понял, до чего могут довести безответственные игры… У меня всё. Единственно, о чём считаю возможным спросить, до какой степени эта история серьёзна и чем она может грозить Феликсу?

— Знаешь, Пётр, успокаивать не буду. Твой сын оказался участником тайной организации школьников, восхвалявших гитлеровскую символику. Лидировал у них — Шахурин. К тому же всё это, как ты знаешь, усугублено убийством. Дело действительно не простое и можешь представить, до какой степени, раз восемь человек арестовано. Пока о результатах говорить рано — следствие только началось. Ещё не ясно, был ли в их действиях умысел. Судьба школьников может значительно облегчиться, если нам удастся установить, что их сбивал с пути кто-то из взрослых. Я знаю — ты сутками здесь, на работе, но поговори с женой. Возможно, она что-нибудь слышала на этот счёт?