— Значит, ты утверждаешь, что организация не имела фашистских планов? — насмешливо вступил в диалог мордатый начслед.

— Не имела!

— Ты же был пионером.

— Почему был? Я — пионер!

— Ты в тюрьме, — и уже никогда не наденешь пионерский галстук.

Подбородок мальчишки начал легонько подрагивать — такого удара он не ожидал. Увидев замешательство подследственного, комиссар продолжал нагнетать давление:

— Ты подумал, что слова «империя», «рейх», «фюрер»… несовместимы со званием пионера?

— Я же говорю, что мы эти звания не согласились утвердить.

— Хорошо, а почему никто из вас и, в первую очередь, ты сам не сигнализировал нам, учителям или родителям об антисоветских настроениях Шахурина? Да в свою пионерскую организацию, наконец?!

Серго на минуту растерялся. Он сразу понял, что очевидный для него ответ о невозможности предательства не удовлетворит следователей. Но надо было что-то говорить, и делать это быстро. Вдруг сверкнуло:

— Гражданин следователь. И я, и другие ребята, наверное, рассказали бы взрослым о поведении Володи, но он выдвинул идею о «Четвёртой Империи» совсем незадолго до смерти, и мы… просто не успели.

— Складно врёшь! — громыхнул Влодзимирский. — Но между смертью Шахурина и твоим арестом прошло почти два месяца! И что-то мы не заметили твоего добровольного рассказа. Мало того, следователь Шейнин задавал тебе прямые вопросы о поведении Шахурина перед самоубийством, а ты только вилял и уходил от ответов!

— …

— Чего замолк?

— О покойнике разве надо говорить плохо?

— Не передёргивай! Речь идёт о вашей организации! И здесь в твоих показаниях наметилась явная нестыковочка.

— Какая?

— Объясните ему, пожалуйста, товарищ Сазыкин.

— Сейчас объясню. Обвиняемый Микоян, именно вот это тебе пока рано знать. Ты должен сам, без подсказок, помочь следствию. Я только одно хочу сказать — твои однодельцы уже дали нам правдивые показания о вашей деятельности. Теперь они заслужили снисхождение. Лучше подумай, если хочешь облегчить участь и не остаться в одиночестве со своим враньём… Расскажи нам подробно, кто из взрослых поучал Шахурина и руководил организацией?

— Товарищ генерал… извините, гражданин генерал… я, честное слово, никого такого не знаю.

— Всех отпустят, а ты будешь сидеть. Станешь запираться — пойдёшь под суд вместе с предателем!

— Я, правда, никого не знаю. Я же не могу выдумывать?!

— Подумай, Серго. Очень хорошо подумай!

— Да мне не о чем думать! Не было никакого взрослого!… Честное слово! Честное пионерское!

— Как знаешь, гражданин бывший пионер Серго Анастасович. Думаю, ты ещё не раз пожалеешь… Что? Оформлять протокол и отправлять его в камеру? — Последние слова Сазыкин адресовал Влодзимирскому.

— Одну минуточку.

— Конечно, Лев Емельянович!

— Серго! Постараюсь всё-таки объяснить. Антисоветский характер организации уже доказан на основании материалов, изъятых у Шахурина на обыске. Статья, по которой вы обвиняетесь, предусматривает наказание, начиная с двенадцатилетнего возраста. Так что здесь ссылки на юность не пройдут. Обманывать тебя не собираюсь… И скажу честно: выйти на свободу ты сможешь только в случае, если не будешь покрывать взрослых, научивших Шахурина его антигосударственным идеям.

— Лев Емельянович! Но я не знаю никакого взрослого.

— Я верю тебе. Но предпола…

Монолог начследа прервал протяжный непрерывный зуммер красного телефона на столе у Сазыкина.

— Не тро-ожь!!! Я сам! — выпучив глаза, Влодзимирский подскочил, будто из-под дивана ему между ягодиц с размаху всадили шило, и рванулся к следовательскому месту, сшибив по пути закусочный столик. Ударившись о паркет, жалобно звякнул подстаканник, и одновременно раздался треск разбившегося блюдца. Подлетев к телефону, Лев Емельянович схватил трубку прямой связи с Меркуловым, резко выпрямился, отклячив зад, сглотнул комок в горле и проникновенно выдохнул:

— Я вас слушаю, товарищ нарком… Да, это Влодзимирский. Да… я сейчас у Сазыкина… Так точно, Всеволод Николаевич! Да… Да… Он как раз здесь, на допросе… Будет исполнено, товарищ народный комиссар!… Есть!

Медленно, как медбрат на носилки тяжело раненного бойца, начслед опустил на место драгоценную трубку. Затем, вздохнув полной грудью и распрямив плечи, он неспешно вернулся к дивану, бросив на ходу стенографисту:

— Убери, — и показал глазами на разбитое блюдце.

Через минуту всё собрали и вытерли насухо. На журнальном столике, водворённом на прежнее место, опять дымился свежий чай.

— Тэ-экс… на чём же мы остановились? А!… Так вот, гражданин Микоян… я предполагаю, что ты знаешь о таком человеке — просто мог не придавать значения его роли.

— Нет. Я такого не знаю.

— Не спеши, дослушай… Мы ведь тоже не спим. Мы уже близки к тому, чтобы доказать наличие такого человека. Причём кто-то из вас мог его даже никогда не видеть и никогда о нём не слышать. «О нём» — я имею в виду подстрекателя. Этот человек очень серьёзно конспирировался от вас в своих связях с Шахуриным. Поэтому вы должны поверить органам, когда вам его покажут и вы услышите его признания. Ты понял меня, Серёжа?

— Да, гражданин следователь… Только отец учил меня говорить правду. И если услышу признание человека, которого не видел и о котором не слышал, я так и скажу, что считаю его подстрекателем, потому что он сознался… и потому, что я верю госбезопасности.

— На товарища Микояна не кивай — за себя отвечай. Ну а форму твоего подтверждения мы отработаем по ситуации. Ладно?

— А когда это будет?

— Ты же сам сказал, что поможешь, когда услышишь его признание. Над этим мы сейчас и трудимся. Придётся подождать, чтобы всё происходило по закону.

— Хорошо.

— Вот и молодец. Отправляйся сейчас назад в камеру. Режим мы тебе сделаем ещё более льготный — дадим вторую прогулку, улучшим питание.

Перед тем как его увели, мальчишка не удержался и попросил у следователя разрешения задать вопрос, не касавшийся дела.

— …Задавай, если такой любопытный.

— Гражданин генерал, скажите, пожалуйста… а что, Москву снова бомбили?

— С чего это ты взял?

— Вчера вечером так сильно громыхало!

— Пока вы преклоняетесь перед Гитлером, советские войска громят фашистов на Курской дуге и освобождают наши города — в честь этого в Москве впервые салютовали.

— Мы не преклонялись перед Гитлером.

— Тебе не надоело препираться?

«Старый букинист» шёл в камеру под конвоем вертухая и вспоминал только что закончившийся допрос. Он, конечно, заметил двуличность следователей, но последнее их предложение не показалось ему нечестным. До Серёжи не доходило, что, по мысли наркома Меркулова и следователя Влодзимирского, вербовщиком Владимира Шахурина вполне мог оказаться его отец — Анастас Микоян.