– Куда они дели вещи Тубмона? – спросил ректор.

– Что-то присвоили, что-то продали. Шкатулку обменяли на мешок золотых слитков – она произвела на кочевников большое впечатление.

– Сукины дети… – пробормотал профессор Ламсеарий.

Невежественные кочевники из Окрапоса ведать не ведают, что такое информационная шкатулка! Вполне могут поломать ее… Надо поспешить. Надо, чтобы Арсений взялся за ум и отправился в Окрапос. А для этого надо найти магическую машину. Ректор покопался в своей рыхлой, перепутанной памяти: есть у него давние связи, чтобы все это устроить. Без шкатулки трудно думать, но в комоде лежат старые бумажки, которые помогут разобраться, что это за связи. Кажется, кто-то из Департамента Налогов и Сборов…

Он по-детски обрадовался тому, что хоть что-то помнит. Все эти опасные для богов установки, которые ему как теологу приходилось отлаживать, высосали из него силы, здоровье, память – непомерно страшная плата за благополучие Верхнего Города.

Ничего, когда к нему вернется шкатулка, его голова будет работать, как эти самые… ага, как механические часы. Лишь бы Арсений не подвел.

Разбуженный лучами солнца, проникавшими в комнату сквозь окно с простеньким красно-зеленым витражом, Лаймо откинул сетчатый полог, сел на кровати и первым делом, преодолевая привычное внутреннее сопротивление, осмотрел свое тело. На руках, на ногах, на груди, на животе – ничего.

Взяв с подоконника зеркало в медной оправе, он встал спиной к другому зеркалу, висевшему на стене. Чисто. Он не отмечен Знаком Мегэса, на этот раз заморозят не его.

Каждое утро Лаймо начинал с этой процедуры – подобно множеству других панадарцев, кроме тех, кто безвылазно жил за периметрами Хатцелиуса. До жертвоприношения Мегэсу оставалось четыре дня.

Глубоко вздохнув, отбросив страхи, он натянул штаны и тунику с эмблемой Департамента Налогов и Сборов. Интересно, на что похожа жизнь без богов? И есть ли где-нибудь такие миры?

По рассохшейся лесенке Лаймо спустился на первый этаж. Лалия, арендованная матерью рабыня, собирала на стол в гостиной. Она игриво улыбнулась ему, он равнодушно кивнул в ответ.

Лалию мать арендовала для него. «Дабы ты не бегал по девкам, как твой отец, который на старости лет добегался до того, что его упырь загрыз! Получай дома все, чего тебе по молодости нужно, да спасибо скажи – вон как я ради тебя стараюсь, ничего не жалею!» То, что Лалия, рослая манглазийка с невыразительным рябым лицом и бесформенной фигурой, флегматичная и отменно глупая, совсем не нравилась Лаймо, с точки зрения матери значения не имело.

– Мама, я ее не хочу!

– Раз мать велела, хочешь! – прикрикнула она таким же тоном, как в детстве, когда заставляла его пить теплое молоко с пенкой. – И не смей спорить с матерью!

Лаймо понимал, что она старается сделать как лучше, что у нее просто нет денег на аренду молодой и красивой рабыни. Понимал, что она за него боится, особенно с тех пор, как погиб отец, служивший в Департаменте Градопопечения на мелкой должности. В присутствии жены тот был человеком тихим и незаметным, но любил выпить, частенько наведывался в дешевые бордели и однажды, не уследив за временем, не успел вернуться домой до полуночи. Его тело, полностью обескровленное, с рваной раной на шее, нашли наутро неподалеку от борделя Мартолиды в квартале Каменных Собак. После этого у матери появилась навязчивая идея во что бы то ни стало переселиться в Верхний Город, а через год, когда Лаймо исполнилось шестнадцать, она арендовала Лалию – и та, холодная, безучастно-покорная, пропитанная кухонными запахами, стала его еженощным кошмаром.

Правда, в последнее время он ее к себе в постель не пускал. Отговаривался тем, что устает на работе.

Умывшись под медным рукомойником возле крылечка, Лаймо вернулся в дом. Мать уже сидела в гостиной и встревоженно повернулась, услыхав его шаги.

– Ничего нет, – ответил Лаймо на невысказанный вопрос, занимая свое место за столом.

– Спасибо тебе, милостивый Мегэс! – с чувством прошептала мать. – Лаймо, богов всегда нужно благодарить. Пусть нас минует их гнев и пусть на нас падет их милость. Что это у тебя, туника запачкалась? Переоденься, брось эту в стирку. Я всегда тебя учила, что надо чисто одеваться. Если б ты чисто одевался, тебя бы, может, и великая Нэрренират заметила, а то ходишь такой, словно тебя некому обстирать!

Мать задела его больное место: три восьмидневья назад, на исходе месяца Магнолии, Лаймо каждое утро и каждый вечер тщательно осматривал свое тело в поисках Знака, но не со страхом, а с робкой надеждой. Как и многие, он мечтал стать избранником Нэрренират, божественно-прекрасной в человеческом облике, щедрой к тем, кто сумеет добиться ее расположения… Разумеется, его мечты не сбылись. Раз на него даже смертные девушки внимания не обращают, что уж говорить о богине!

– Пей чай, остынет, – велела мать. – И лепешку скушай. Вот эту, румяненькую. Совсем спал с лица, один нос торчит… Лалия сказала, вчера ты опять не возлег с ней. Может, на тебя порчу навели? Надо бы к магу сходить…

– Мама, я устаю, – откусив от лепешки, объяснил Лаймо. – Побегай два раза в день по этим лестницам! Ни на что больше сил не остается, честное слово.

– Надо было чисто одеваться, – покачала головой мать. – Тогда бы Нэрренират обратила на тебя свой взор, и мы бы сейчас на серебре – на золоте ели! И эскалаторы бы эти не остановились… А то она отметила своим Знаком какую-то сумасшедшую девку из Верхнего Города, и та сначала в канализации пряталась, а потом, когда из Департамента Жертвоприношений за ней пришли, кучу народа перестреляла. Соседка рассказывала: две дюжины трупов оттуда вынесли.

– Откуда – оттуда? – удивился Лаймо.

– Из канализации. Слушать надо, что люди-то говорят, тогда все будешь знать!

Лаймо взглянул на часы, наскоро допил чай, вежливо поблагодарил мать за завтрак и выскочил из пестро обставленной гостиной, заполоненной множеством безделушек, над которыми господствовала висевшая в стенной нише бронзовая маска Благосклонной Юмансы – среди всех богов Панадара мать с особым рвением почитала эту богиню.

Пробежка до станции Ирисы, недолгий отдых в перламутрово-розовом вагоне, вторая пробежка, изматывающий подъем по лестницам, третья пробежка… В Департамент он все-таки не опоздал. Он никогда не опаздывал на работу.

Столоначальник, появившийся четверть часа спустя, с неодобрением посмотрел на него и велел идти в кабинет к начальнице Отдела.

– Нагадил ты нам, Лаймо! – проворчала Фаида в ответ на приветствие. – Как последний шелудивый зильд нагадил! Сидели мы тут, ни о чем не тужили, а ты, со своими несходящимися линиями, всему Отделу свинью подложил! Как это называется, а?

– Но я-то в чем виноват, госпожа? – заморгал обескураженный Лаймо. – Если так и есть… Я же заметил, сказал вам… Не я, так все равно бы кто-нибудь сказал… Чем раньше, тем лучше…