Шекспир оглядел небольшую группу собравшихся, но увидел в их взглядах лишь враждебность. Сегодня здесь ему делать нечего. Он поклонился в знак сочувствия их горю и отдавая дань уважения покойной, которую вот-вот должны были опустить в могилу, и медленно вышел из церкви, направляясь через кладбище к воротам, где его терпеливо ждала кобыла.

На кромке холма под платаном он увидел неподвижно стоящего всадника. Разглядеть его лицо с такого расстояния было невозможно, но по его посадке в седле, а также по тому, каким худым и жилистым он был, Шекспир узнал в нем Слайгаффа.

Джон вскочил в седло, натянул поводья, направив кобылу на юг, и пришпорил, пустив легкой рысью. А погребальный колокол продолжал звонить.

Шекспир попросил Перкина Сайдсмена всем интересующимся отвечать, что на лето школа закрыта, но в октябре занятия возобновятся, а если кто-нибудь пожелает поговорить с ним, пусть оставит записку или устное сообщение.

– И я очень хочу услышать новости о Джеке и Болтфуте.

– Я все понял, хозяин, – без особого воодушевления сказал конюх. Дополнительная ответственность, что свалилась ему на плечи, его мало радовала, хотя он вообще редко радовался чему-либо.

У скользких, позеленевших ступенек причала в Стилярд Шекспир нанял лодку и направился вниз по течению. На южном берегу он заметил рыбаков, вытаскивающих невод, полный лосося. Течение, что несло лодку, скоро изменит направление, а узкий стремительный поток между опорами Лондонского моста – место опасное, и если течение сильное, то многие предпочитали сойти на берег и пешком переходили на другую сторону моста. Времени на подобную осторожность у Шекспира не было. Затаив дыхание, он наблюдал за лодочниками, которым, несмотря на большую скорость, удавалось править лодкой в бурлящей белой воде.

Обрадовавшись тому, что они миновали опасный участок целыми и невредимыми, Шекспир вздохнул и чуть не задохнулся от вони с Биллинсгейтского рыбного рынка. Дальше по реке располагались забитые судами причалы Смартс и Морисс, над которыми высился лес из мачт, такелажа и убранных парусов. Вся Темза здесь являла собой хаотичное скопление величественных кораблей; сотня или даже больше судов всех мастей стояли на якоре посреди реки, лежали в грязи по берегам в ожидании чистки от наростов и водорослей или стояли на верфях для разгрузки или погрузки.

Наконец, миновав Кастомс-Хаус на северном берегу, затем Тауэр и док Сент-Кэтринс, лодочники направили свое суденышко в гущу галеонов, барков и легких кораблей, заполнивших причал Индис.

Шекспир заплатил лодочникам четырехпенсовик и высадился на длинную пристань, вдоль одной стороны которой выстроились корабли, а вдоль другой – склады. Помосты и портовые краны, построенные из дуба и вяза, возвышались над причалом и рекой, создавая какофонию из звуков скрипящей древесины.

Семейка амбарных крыс без всякого страха суетилась у края причала. Шекспир перешагнул через крыс и вошел в самый большой из складов. Там его встретил старший докер, который указал на здание, расположенное на выходящей к берегу стороне склада.

Джейкоб Уинтерберри стоял в конце длинного, прекрасно отполированного стола в богато обставленной комнате; причудливая лепнина на потолке и изысканно украшенные дубовые панели нижней части стен служили красноречивым подтверждением его достатка. На нем все еще была траурная одежда; хотя, подумал Шекспир, подобное мрачное одеяние он, скорей всего, носил каждый день.

Клерк читал вслух список погрузки:

– Побережье Гвинеи. Сент-Джордж-дель-Мина, на борту «Бури», галеон водоизмещением шестьсот тонн, груз, готовый к выходу в море: двести фунтов льняного полотна, двести фунтов кирзы, пятьсот штук головок для топора, столько же головок для молота, тысяча английских стрел, пятьсот французских дверных засовов, сто пятьдесят фламандских латунных мисок, войлочные шляпы, две бочки булавок, прочей мелочи и бисера, по двести штук кинжалов и мечей…

Клерк остановился, словно бы только что заметил присутствие в комнате еще одного человека.

Уинтерберри поднял голову и встретился взглядом с Шекспиром.

– Ах, да, господин Шекспир. – Он произнес это по-деловому, ни радушной улыбки, ни рукопожатия. Уинтерберри посмотрел на клерка. Тот быстро собрал свои свитки, документы и книги расчетов и поспешил покинуть комнату, низко поклонившись перед уходом.

– Итак, что вы хотите у меня спросить?

Шекспир заметил, что перед Уинтерберри на столе лежит большая книга. Уинтерберри проследил за его взглядом и положил на книгу правую руку.

– Да, господин Шекспир, это Библия, книга, которая наполняет смыслом все, что я делаю, и все, что я говорю. Любая моя сделка под этим небом заключена во имя Господа, чтобы принести слово Божье тем невежественным дикарям, что до сих пор блуждают во мраке.

– Не желаете поклясться на Библии, что будете говорить только правду?

– Каждый день своей жизни я проживаю по этой книге, господин Шекспир. Мне нет нужды доказывать какому-то посланнику досмотрщика мертвых, что я не лгу.

– А вы – гордец, господин Уинтерберри.

– Пусть так, но я каюсь и в этом и прошу Господа простить меня, ибо гордыня – смертный грех.

Шекспир впервые видел такое безжалостное и отрешенное лицо. Он совсем не знал этого человека, но он ему уже не нравился.

– У вас был повод для убийства Эми Ле Нев и Джо Даггарда. – Он произнес эти слова как утверждение, а не как вопрос, надеясь хоть на какой-нибудь отклик, на едва заметное изменение каменных черт лица Уинтерберри.

– Вы были на похоронах, господин Шекспир. Вы слышали, что сказал сэр Тоби Ле Нев. Джаггард убил Эми, заставив принять яд, а затем покончил с собой тем же способом. Это вердикт, вынесенный шерифом, дело закрыто.

– Но, насколько я знаю, коронер так не думает, да и досмотрщик мертвых тоже.

– Что ж, пусть обсудят расследование с шерифом и попытаются продолжить его. Я же считаю, что теперь это дело этих двух молодых людей и их Создателя. Я молюсь об их спасении, хотя Господь и так всепрощающий.

– Господин Уинтерберри, она была вашей супругой. Неужели вы так легко можете забыть о ее смерти, ее убийстве?

– Она была той еще блудницей, господин Шекспир. Она выбрала мир, дьявола и плоть, и ее настигла кара, которая ждет всех ей подобных блудниц. – Уинтерберри почти не делал пауз между словами. Его речь была пропитана гневом, но голос звучал тихо и холодно. – Эта размалеванная кукла была слишком тщеславна, чтобы осознать, что не успеет она и глазом моргнуть, как окажется в геенне огненной на веки вечные.

Лицо Уинтерберри по-прежнему являло собой каменную маску, но Шекспир заметил, что вены на его руке, которую он прижал к Библии, вздулись и побледнели.

– Тогда зачем вы женились на ней?

Уинтерберри убрал руку с книги и сложил руки на груди. Его голос зазвучал спокойней.

– Господин Шекспир, мне была нужна жена. Кто-то, кто смог бы управлять моими домашними делами и домом, а еще рожать мне детей, если на то будет воля Божья. У вас есть жена?