– Кажется, лаз ведет вниз. Ты нашел его – тебе и проверять.

– Нет, я мозг команды. И я больше – могу застрять. Улыбка.

– А я только что из бани.

Аркелл вздохнул и заглянул в узкую щель. Бо достал из мешка моток веревки и фонарь.

Раздевшись до белья, Аркелл взял фонарь и просунул голову в люк. Подождал, пока глаза привыкнут к свету. Ноги в комнате, а плечи внутри. Он опустил сначала ноги, потом голову, пытаясь разглядеть, куда идти дальше. Нащупав шахту, скатился вниз. Необходимость держать в одной руке фонарь заставляла его опираться спиной о стену. Камни были холодные, скользкие и шершавые. Старик Вассайл никогда не сможет пройти тут. А Клинки никуда не пойдут без него, даже если подобное отступление всего лишь гипотеза. Надо найти другой путь.

Ступеньки привели его на дно шахты еще к одному туннелю между двумя массивными балками. Двигаться стало труднее – временами Аркелл извивался, как червяк. Осмотревшись, Клинок решил, что находится под кухней. Он видел люк, но не мог поднять его: что-то мешало, может, сундук или шкаф. Секретный ход оказался совершенно бесполезным, годным лишь для полуночных вылазок. Аркелл лежал, весь дрожа, размышляя, как вернется назад. Он перевернулся, нащупал выступы и металлические кольца и сел.

Как всегда, Бо оказался прав. Ход вел в подвал. Может, подопечного удастся втиснуть сквозь проход через кухню, идущий прямо вниз? Люк был тяжелым, но наконец Аркелл смог приподнять одну сторону крышки и подпереть ее мотком веревки. Внизу была темнота. Он почувствовал сильный запах яблок.

Когда Аркелл высунул голову из люка в спальне, первое, что он увидел, был Старший, лежащий на кровати с книгой в руках.

– Милые паутинки! – сказал Бо. – Делают тебя похожим на скиррианца.

Аркелл выругался по-фитанийски. Бо продолжал:

– Стыд! Ты отвратителен, позоришь Орден. Что ты нашел?

Аркелл вылез из лаза.

– Не стану тешить тебя рассказами.

– У тебя кровь на плечах.

– Удивил. – Дрожа от холода и злости, он подошел к Умывальнику. – Ход ведет в подвал, полный яблок. Из шахты не выйти, не сделав из них сидр.

Бо отложил книгу и встал:

– Постой, в шахте, что в моей комнате, может быть выход получше. Ты же не можешь упустить возможности не исследовать и ее?

Аркелл с негодованием взглянул на Старшего.

– Кто? Я?

– Почему нет? Я не просто забочусь об отступлении, Сам планирую продолжить исследования. Сегодня ночью я осмотрю подвалы. Но я боюсь пауков, поэтому пущу тебя первым очистить проход.

Аркелл вздохнул и снова взял веревку и фонарь.

– После этого ты мой должник.

– Может быть. – Бо придержал ему дверь. – Как насчет часа или двух в бане? Дом, куда я ходил, особенный, но я расскажу, где он. Очень много пара.

Клинку действительно требовалось расслабиться.

– Ладно, ты прощен. Веди.

Весь день царица Софья убеждала себя, что все произошедшее ночью – сон. Весь день ее мучила совесть. Прикосновение его губ, рука на груди… даже его запах преследовал ее.

Должно быть, она слишком много выпила на приеме. Большая удача, что это не привело к серьезным последствиям. Тем не менее полдня Софья провела за перестановкой мебели, забавляя своих фрейлин и заставляя работать двух привратников, как мулов. После дюжины вариантов она вернулась к первоначальному, поставив только свое любимое кресло между окном и камином. Зимой под канделябрами на каминной полке ей будет удобно читать книгу, объяснила царица, а летом здесь хороший дневной свет. Поднять кресло – ей по силам.

Я покрою поцелуями всю тебя – эти глупые слова вертелись в ее голове весь день. Вульгарный юмор.

Она нашла кусок белой тесьмы, отрезанной от какого-то платья. Софья намеревалась использовать ее, как сказал Клинок, но в случае чего кружева могли оказаться под рукой и для рукоделия.

Так царица весь день говорила себе, но когда она осталась одна, быстро переставила кресло, оттянула ковер, просунула тесьму в люк, потом вернула кресло на место. Другой конец тесьмы взяла в руку, в любой момент готовая выдернуть его, если Игорь вдруг откроет дверь.

Классический любовный роман, который поглотил ее две ночи назад, теперь казался пустой бессмыслицей. Сердце колотилось. Софья прислушивалась к любому шороху. Это самый безрассудный поступок, который она когда-либо совершала. Ради чего? Если ради мести за пренебрежение и одиночество, то рисковать двумя жизнями из-за этого – мелко и безнравственно. Отомстить Федору – хорошо, но обращаться с Бомоном, как с диким зверем, унизительно для него и для нее. А если она просто не устояла под его взглядами, то тогда ничем не лучше кошки в брачный период.

Он говорил о нежности, желании доставить друг другу удовольствие. Разве мужчины способны на нежность? Разве любовь не фантазия поэта?

А что это для него, если он рискует своей жизнью? С его внешностью у него нет проблем с девицами, даже с более пышными формами, чем у нее. Бомон говорил, что не мстит. Но он может оказаться шпионом, пытающимся вызнать государственные тайны, или вором, охотящимся за ее драгоценностями. Клинок может задушить ее, и никто не узнает, кто это сделал.

Она очнулась от какого-то звука. Свеча почти догорела. Софья замерзла, тело ее онемело. Ковер за креслом был сдвинут. Она потянула крышку на себя, помогая Клинку вылезти из люка.

– Подожди! – тихо сказал Бо. – Я весь в паутине! Его почти не было видно в темной крестьянской одежде, которую можно найти на любом прилавке Базарной площади. Когда Бо снял с себя все это, то остался в своем обычном костюме – абсурдное поведение в таких обстоятельствах. Он пальцем погасил свечу. Комната погрузилась в темноту.

– Теперь! – Клинок поцеловал ее. Его поцелуй был сладким. – Это самый долгий день в моей жизни! – прошептал он, ведя ее к кровати.

– Почему? – выдохнула она, когда Бомон снял с нее платье. – Ради чего ты так ужасно рискуешь?

Он улыбнулся:

– Не могу сказать тебе, Софья, ради чего. Все поэты, когда-либо жившие на свете, не смогли передать это словами. Я постараюсь показать тебе.

– Ты знаешь, что он с тобой сделает?

– Ты знаешь, что я собираюсь сделать с тобой?

– Покрыть меня всю поцелуями?

– Это лишь начало, только начало.

Так и было. Да, некоторые мужчины могут быть нежными.

Не крики петухов разбудили Ташу. Всю ночь она вглядывалась в темноту, прислушиваясь к шуму дождя, размышляя о прошлом, которое печалило, и о будущем, которое одновременно и волновало, и пугало. Лицо зажило. Сегодня она покинет Фарицев и больше никогда его не увидит. Таша должна попрощаться со всеми местами и людьми, дорогими ее сердцу.