Тот побледнел, упрашивать стал:

«Будь человеком Гаджиев, войди в мое положение, ну, чего тебе — они постреляют немного и уедут, не убудет с твоих саблезубых тигров. Мне из ЦК звонили, просили посодействовать».

И когда Джавадов сказал про ЦК все из правления, кто там был, подумали, что, действительно, лучше согласиться, но Рустэм лишь руками развел:

«Извините, товарищ Джавадов, ничем не могу помочь».

Тогда Джавадов попросил всех выйти и, оставшись наедине с Рустэмом, прямо сказал:

«Слушай, Гаджиев, сколько у тебя сыновей, пятнадцать? Так вот, каждому из них я гарантирую квартиру в Махачкале. Каждому, понимаешь?»

Но мой муж даже отвечать не стал на это предложение, а согласился бы — давно мог бы себе десять домов построить. Джавадов же уехал ни с чем, и спустя неделю мы узнали, что у него случился инфаркт, а охотники у нас здесь так и не появились. Вот, какой человек Рустэм Гаджиев, и никто не имеет права обвинять его в нечестности!

Фируза немного успокоилась за то время, что говорила это, но взгляд ее, устремленный на оторопевшую от этой вспышки Таню, все еще горел негодованием — словно девочка и вправду была виновна во всех ходивших по селу сплетнях и слухах.

— Мама, успокойся, пожалуйста, не надо так кричать, — с укоризной в голосе сказала Халида, мягко дотрагиваясь до руки матери. — Таня ничего плохого тебе не сказала, и она тут абсолютно не причем. Танюша, ты не обижайся, мама просто сорвалась, потому что очень нервничает в последнее время.

— Да ладно, мне-то чего, — снисходительно пожала плечами Таня, раздумав обижаться.

Фируза отвернулась, что-то пробурчав — ей стало неловко, и вид у нее был такой смущенный, что Наталья, решив разрядить обстановку, миролюбиво заметила:

— Конечно, тут и говорить не о чем — ваш муж исключительный человек, таких мало. Но я думаю, что и вас всех, кто пошел за ним, тоже можно считать героями. Ведь бросить все, рискуя жизнью идти в неизвестность — на это тоже не каждый способен. Конечно, молодежь в то время была другая, не то, что теперь, — она царапнула дочь ехидным взглядом и насмешливо продолжала, словно говоря в пустоту: — Сейчас им бы только развлекаться, какой там нынче героизм! Телевизор, дискотеки, объесться мороженым, лицо размалевать так, что смотреть страшно — вот и все, что им надо.

— Подумаешь! — вызывающе ответила Таня, тоже ни к кому не обращаясь. — Кому что нравится, почему это все обязательно должны быть героями? Я, например, люблю дискотеки, мороженое и красить глаза, и я не стала бы убегать туда, где даже телевизора нет. Глупо!

Фируза вновь вспыхнула, но на этот раз сдержалась.

— Не-е-т, — певучим и нарочито сладким тоном протянула она, — это уж не от времени зависит, а от того, какая душа живет в человеке. И в наше время я знала таких, кому сладкая жизнь была всего дороже. Помню Зейнаб, хваршинку из Иихоквари. В Ведено, куда нас вывезли из родных аулов, нас окружали военные и НКВД. Поэтому все наши девушки, когда выходили куда-нибудь из дому, набрасывали покрывало и старались не поднимать глаз — ведь у людей из НКВД не было ни чести, ни совести, если девушка им приглянулась, они могли похитить ее и обесчестить. Зейнаб же, хоть у нее и был жених на войне, не боялась бесчестья — выйдет на улицу с непокрытой головой, бусы нацепит да еще губы накрасит. Идет, посматривает на мужчин, да еще бедрами покачивает. Они с ней заговаривают, она отвечает, улыбается. Мать и другие женщины пытались ее усовестить, но Зейнаб только смеялась и дерзила в ответ. Потом к ним в дом стали захаживать люди из НКВД. Они приносили водку, шоколад и колбасу, а однажды принесли патефон, и весь вечер из дома Зейнаб доносилась веселая музыка. Проходившим мимо было видно в окно, как она танцует с мужчинами и бесстыдно к ним прижимается. На следующий день мать ее жениха получила похоронку, и весть об этом быстро разнеслась по всему поселку, но вечером Зейнаб опять пила водку и танцевала с мужчинами. А утром в их доме была тишина, и два дня никто оттуда не выходил и не входил. И когда люди, наконец, решились зайти и узнать, что случилось, то увидели страшную картину: все в доме было перевернуто верх дном, мать Зейнаб, мертвая, висела на крючке, сама же она исчезла.

— Ужасно! — воскликнула Наталья. — Потом ее так и не нашли?

— Где могли ее найти? Сначала думали, что она сбежала с кем-то из своих дружков, потом решили, что люди из НКВД убили ее и закопали где-нибудь в горах. Но лет десять назад одна хваршинка ездила в гости к замужней дочери в Баку и будто бы узнала Зейнаб в дворничихе, которая мела улицу. Нос у нее был красным от водки, а глаз заплыл синяком. Соседи рассказали, что женщина эта живет с мужем-пьяницей, который колотит ее каждый день, и сама она тоже много пьет. Детей у них было двое, но их отобрали и отдали в детдом.

— Бабушка, а нас у мамы тоже отберут? — испуганно спросила Диана.

— Я не хочу в детдом! — Лиза хлюпнула носом, готовясь пустить слезу.

— Дуры и плаксы! — объявил Тимур.

— Давайте, мы на сегодня покончим со страшными историями, — с досадой проговорила Халида, поднявшись и начиная собирать опустошенные за время застольной беседы тарелки. — Девочки, кто первый мне помогать?

Они, однако, вопреки обыкновению не сорвались с места, а продолжали испуганно смотреть на Фирузу. Она торжественно пообещала:

— Нет, мои рыбки, у вашей мамы вас никто и никогда не отберет. Детей отбирают у плохих мам, которые думают только о своих удовольствиях — гуляют, пьют водку и… красятся.

Таня почувствовала себя задетой за живое.

— Ну и что такого, что красятся? — презрительно и дерзко сказала она. — У этой Зейнаб, хоть собственный муж есть, а не один на четверых, она, может быть, даже счастливей вас!

— Что? — Фируза растерянно дернулась, и за столом наступило полное молчание, но Таню уже понесло:

— Я же знаю, что вы все время так думаете, что скажете — нет? Кому нужен был весь этот ваш героизм? Если б вы все тогда не бежали, ваша сестра и ее дети были бы живы. Вы могли бы выйти замуж за военного или пусть даже за НКВД, и у вас бы был собственный муж. Или даже если б кто-нибудь из них просто увез бы вас, то вы жили бы в большом городе, и вам не было бы так одиноко. А теперь вам в жизни только и остается, что рассказывать людям красивые истории! Вы это думали! Думали! Думали, я знаю!

Будь Фируза блондинкой, она стала бы белее мела, теперь же кожа ее приобрела изжелта-бледный оттенок, и на лбу выступили мелкие бисеринки пота. Наталья, немного придя в себя, резко повернулась к дочери:

— Пошла вон, дрянь такая! Уйди, чтобы мои глаза тебя не видели!

— Куда? — равнодушно спросила девочка.

— Вон! Убирайся!

Однако Фируза, справившись с собой, подняла руку.

— Нет, не надо, — она повернулась к Тане, сказав слабым голосом и таким тоном, словно хотела оправдаться: — Не знаю, почему ты так говоришь, это все неправда! Я очень счастлива, мой муж великий человек, сын и дочь любят меня и почитают, а мои внуки — радость моего сердца.