— Сиди уж, помощник! — улыбнулась она и стала хлопотать по дому, радуясь, что рядом появился родной человек, за которым можно поухаживать. Так и повелось в доме: она делала все сама и ничего не давала делать ему. Жора запротестовал. Нет, он не стал кричать, топать ногами, хлопать дверями, а просто ушел из дома куда глаза глядят. Знакомых было много, но их-то и не хотелось видеть. Он быстро познакомился с одной компанией и через некоторое время стал в ней своим человеком. Желая забыть все, что было связано с прошлым, он ни с того ни с сего назвался Бондарем и на все попытки узнать подробности о его жизни отвечал — Бондарь! Постепенно все смирились с этим, как и с его именем-прозвищем-фамилией. Когда же он, совершенно безразличный ко всему человек, случайно применил свое умение классно драться, защитив парня из их компании, то его просто зауважали, а этот парень, связанный с «крутыми ребятами», рассказал им об отличном малом по имени Бондарь.

Прошло несколько дней, и его пригласили на встречу с этими «крутыми» — как ему передали, для серьезного разговора. Собственно, говорили в основном они, он же старательно слушал и молчал. О его странностях они были предупреждены и поэтому старались не придираться и даже посчитали их за достоинства. Проверив Жору в паре разборок, эти парни представили его Мабуту. Бондарь и ему поправился, и вскоре Мабуту решил использовать его в качестве курьера. Он правильно выбрал ему работу, и Жора выполнял ее без всяких ошибок, пока кто-то из завистников не решил подставить «этого флегму» властям. Так и оказался Бондарь в тюрьме. Он не стал никого называть следователю, и не только потому, что был «стойким оловянным солдатиком», но и потому, что его мозг обладал одной удивительной способностью: если Жора не хотел оставлять что-то в голове, то он стирал это из своей памяти. И потому он не мог, даже если бы захотел, что-то рассказать ментам.

Он сжился со своей кличкой и даже сам себе не признавался, что он Коломейцев Георгий Викторович. В нем жила вера, что в тюрьме он не задержится и вскоре окажется на свободе. Почему? Он этого и сам не знал. Хотя нужно признать, что пребывание в тюрьме Бондаря нисколько не угнетало: пусть плохое, но трехразовое питание, пусть и с трудом, но ему удалось уйти в себя, и его никто не беспокоил, не лез в душу. Возможно, это была защитная реакция организма. Со стороны могло показаться, что все его это вполне устраивает. Но сам-то он знал о себе то, о чем никто не мог догадаться. Все было по-другому, когда он оставался наедине с самим собой ночью, когда спадало постоянное напряжение, не нужно было следить за окружающими и быть, как говорится, наготове.

По ночам в его мозгу всплывали воспоминания. Чаще всего они были связаны с Афганистаном. Он вновь и вновь переживал гибель своих друзей, бессмысленность боевых операций, тупоголовость некоторых командиров. Сначала, в силу своего характера, Георгий четко и беспрекословно выполнял свой долг солдата, но чем больше он служил, тем больше сталкивался с тем, что не мог принять ни головой, ни сердцем. Неизвестно, чем бы окончилась эта война для него, если бы политики Советского Союза не решились на вывод войск из Афганистана.

Сейчас, находясь на тюремных нарах, Жора имел много времени для осмысления своего недавнего прошлого. Эти размышления приводили его не к самым хорошим выводам. В какие-то моменты Бондарь ненавидел себя в прошлом. Он продолжал называть себя другим именем, чтобы забыть того Жору, который вызывал в нем неприятные ощущения. А ночью, когда в камере стояла тишина и многие спали, а те, которым не хватило спального места, сидели на корточках в проходе, стараясь хотя бы подремать, Бондарь снова превращался в Жору и его терзали воспоминания. Но стоило ему приблизиться в мыслях к тому дню, когда их, семь человек, вызвал к себе замполит, подполковник Крутицкий, и взял с них подписку о неразглашении того, что им предстоит услышать и в чем участвовать, как его мозг моментально переключался на чтото другое, словно не хотел перегружаться лишними волнениями.

Но именно это событие, случившееся незадолго до вывода войск из Афганистана, и сыграет огромную роль в судьбе Георгия Викторовича Коломейцева. Именно из-за него Бондаря вытащат из тюрьмы и бросят в смертельный круговорот. Но это будет чуть позже, а сейчас Бондарь лежит на тюремной «шконке», тщетно пытаясь заснуть или подумать о чем-то приятном.

Георгий Коломейцев «парился» на тюремных нарах, а его судьба уже была предрешена и находилась в руках одного из наших героев — Андрея Воронова. Когда он доложил о странном предложении, полученном по телефону, генералу Богомолову и Говорову, те особого значения этому звонку не придали и после некоторых раздумий предоставили Воронову действовать по обстоятельствам, но не давать никаких гарантий.

Как и было уловлено, звонок раздался через день в шестнадцать часов. Голос был тот же — хрипловатый, явно измененный.

— Майор, ты подумал о моем предложении? — Если вы говорите о встрече, то подумал. Я готов. — Воронов подчеркнул обращение на «вы», чтобы дистанцироваться от собеседника.

— В таком случае запоминайте: в конце Фрунзенской набережной есть железнодорожный мост через Москву-реку, знаете?

— Да, знаю… — с улыбкой заметил майор, отметив для себя, что его собеседник перешел на «вы».

— От вас добираться до этого моста минут тридцать, не больше. Через полчаса вы приедете, но не на служебной машине, а на такси, а еще лучше — на общественном транспорте. Прямо под мостом увидите красный «Москвич». Сядете на переднее сиденье рядом с водителем и будете выполнять все, что вам будут говорить. Вы согласны?

— А что, у меня есть выбор? — усмехнулся Андрей. — Договорились. — И смотрите, без глупостей! — бросил тот и добавил: — В этой машине пешки, которые ничего не знают. Вам понятно, что я имею в виду?

— Я же сказал: договорились, — спокойно повторил Андрей, и в трубке послышались гудки.

Он положил трубку, взглянул на часы — шестнадцать ноль семь — и быстро набрал номер.

— Константин Иванович, назначена встреча и прямо сейчас.

— Может, стоит подключить людей для прикрытия? — задумчиво проговорил генерал.

— Ни в коем случае! — возразил Воронов. — Он предупредил, чтобы мы не делали глупостей. А вдруг он предложит действительно что-то серьезное? Нет, я не имею права рисковать! — А жизнью?

— А жизнь принадлежит сначала мне, а потом уж… — Хорошо, действуй, но с умом. Хотя, если честно, что-то во всей этой истории меня настораживает. Вот что: если за информацию потребуют плату в валюте, то сначала попытайся выяснить, о чем идет речь, поторгуйся, потяни время…

— Не беспокойтесь, Константин Иванович, все сделаю, что будет в моих силах! — заверил Андрей. — А может и больше, — добавил он шепотом. — Ни пуха!

— К черту! — Воронов положил трубку, сунул руку под мышку и вытащил оттуда своего «Макарова». Немного подумав, решил взять его с собой: если спросят, скажет, что вооружен, чтобы не выглядеть странным в их глазах.

За пять минут до встречи он уже был на месте. Решив не рисковать, Андрей остановил такси на углу Фрунзенской набережной и Третьей Фрунзенской. Прошел немного пешком и стал дожидаться красного «Москвича». Ждать пришлось недолго, через пару минут машина подъехала со стороны Лужников и остановилась прямо под мостом. Убедившись, что это тот самый «Москвич», который ему нужен, Воронов пересек площадь, подошел к машине и сел на переднее сиденье. — Мне поручили спросить вас: вы точно выполнили указания? — раздался голос сзади. — Да, — заверил Андрей.