Однажды мама продефилировала по всему селу в раздельном купальнике. Она до сих пор вспоминает, как ворота захлопывались, когда она шла по улице. Просто музыка – хлоп, хлоп, хлоп.

Как-то случилось совсем ужасное происшествие. Из ряда вон выходящее. Мама шла с коляской, в которой сидела я – маленькая. Мне едва год исполнился. И я захотела пить. К тому же описалась, и надо было поменять пеленку. Мама шла по селу и слышала эти звуки – хлоп-хлоп. Потому что она была в штанах. Мама стучалась в двери, и ей никто не открывал.

Тогда она вышла на площадь перед Домом культуры и объявила – если ей еще раз кто-нибудь не откроет дверь, то в следующий раз она пройдет по селу голой. В чем мать родила. Да, дочь главного редактора газеты. Вот в чем ее главный редактор родила, в том она и пройдет по селу.

Мама была в бешенстве.

– Они мне не открыли! – кричала она бабушке. – Они твоей внучке не открыли! Они ребенку не дали попить!

– Не преувеличивай! Ты могла напоить ее из колонки, – пыталась оправдать односельчан бабушка.

– Они не открыли дверь ребенку! – вопила мама. – Я им устрою!

– Не надо, пожалуйста, я пройду по дворам и всем объясню, – умоляла бабушка.

– Это я пойду по дворам голой и всем все объясню! – кричала мама так, что слышали все соседки.

И на следующее утро ворота были открыты настежь. Одни ворота – Тамары – не открылись. Женщина она была не только злая, но и упрямая, к тому же хотела, чтобы последнее слово осталось за ней. Неужели Ольга посмеет дойти до открытого позора и не смирится? Маму столько раз обещали сбросить с обрыва в Терек, что ей давно терять было нечего. Медленно, очень медленно она начала снимать с себя одежду. Следить за противостоянием дочки главного редактора и Тамары собралось все село. Тамара велела невесткам открыть ворота в тот момент, когда мама стала развязывать лямки на лифчике купальника. Как ни странно, общественное мнение оказалось на стороне мамы – мужчины свистели, женщины хлопали в ладоши.

Маму трижды крали, и трижды она сбегала от женихов. Трижды ее должны были сбросить в Терек всерьез, уже чуть ли не на берег выводили, но она совсем не хотела в реку. Ее угораздило родиться дочерью главного редактора газеты, уважаемой женщины, и родить меня, которую в селе все любили. Она так и осталась «падшей женщиной», хотя вышла замуж невинной девушкой и осталась вдовой, едва успев родить.

Я росла осетинской девочкой. Подметала двор, танцевала, шила, вязала. Только одно я не умела делать – смотреть в пол. Я всегда смотрела прямо в глаза. А это – недостойное поведение для девочки. Я так и не научилась смотреть в пол и ждать указаний – что мне делать дальше. Я никогда бы не смогла выйти замуж в селе. У меня с рождения была странная репутация – с одной стороны, уважаемая бабушка, с другой – мать, считавшаяся недостойной женщиной. Мне нравилось жить в нашем селе. Я могла там стать кем угодно и вести себя как угодно.

Бабушке часто пытались что-нибудь подарить, но она всячески сопротивлялась. Не хотела считать себя обязанной «дарителю» и вообще была кристально честным человеком. Как говорила мама – «честной до идиотизма». Чего только не пытались преподнести бабушке – и еду, и драгоценности, и отрезы ткани. Бабушка тут же начинала размахивать руками и отбиваться от презентов.

– Если вы хотите сделать мне приятно, подарите комбикорм! – кричала она. – Машину комбикорма! А лучше две!

– Зачем вам столько комбикорма?

– Зачем мне? Это совхозу!

Вместо золотого гарнитура на юбилей она могла попросить песок, кирпичи, шифер на крышу или еще что-нибудь необходимое в хозяйстве. Для школы, для музыкалки, для нуждающихся односельчан. Все знали, что бабушка мечтала создать в селе музей войны. Пусть маленький, но музей. Где хранились бы фотографии сельчан-партизан, предметы военного быта, а на стене висели бы статьи, в которых она рассказывала о подвигах. Подвигах женщин, не удостоенных ни одной награды. Подвигах детей, которые спасали младших братьев и сестер. О работниках тыла, медсестрах, водителях – бабушка считала, что ее профессиональный долг писать о «невидимых героях войны», сохранять память о них.

Она присмотрела под музей здание на окраине села, где находился, как бы это сказать… общественный склад. В этот ангар свозили все, что было вроде бы не нужно в хозяйстве, а выбросить жалко – вдруг пригодится. Ангаром пользовались все жители, и брать оттуда тоже можно было все, что требуется. Он представлял собой одновременно склад забытых и ненужных вещей, кассу взаимопомощи и барахолку. Срочно нужны лишнее одеяло или подушка, лопата или тяпка? Все бежали в ангар. Деревянные скамейки, столы тоже хранились здесь же и доставались по случаю массовых праздников и торжеств. Автомобильные шины, скатерти, посуда, раскладушки, табуретки – найти можно было все. В отдельном углу бабушка хранила портянки, осколки снарядов, каску, патроны и другие исторические свидетельства военных лет. Здесь же лежали конверты-письма, которые так и не дошли до адресатов, чей-то дневник, врачебный саквояж со следами пуль. Несколько раз сельсовет предлагал бабушке перенести ее «музей» в здание ДК, но она отказывалась – пусть лучше в Доме культуры выставки детских рисунков и поделок проводят. Бабушке хотели подарить ангар, но она опять отказывалась – убрать другие вещи из ангара некуда.

Впрочем, находились люди, которые бабушку не слушали и от которых она все-таки могла принять подарок. Одним из них был Эдик – еще один бабушкин однополчанин, работавший то ли главным технологом, то ли еще кем на Кизлярском коньячном заводе. Бабушке он всегда отправлял продукцию этого предприятия – в основном ящиками, прекрасно зная, что она коньяк не пьет. Бабушка принимала подарок, поскольку бутылка коньяка считалась очень ценной взяткой, которая при этом и взяткой-то не считалась. Коньяк бабушка или передаривала, если вдруг требовался кирпич для крыши редакции, или отдавала даром – если в селе играли свадьбу или собирали людей на поминки. С бутылкой коньяка она ездила в гор– или райсовет, чтобы решить насущные проблемы села – выделение пособий многодетным семьям, оформление пенсии для бабушки Терезы, у которой даже паспорта никогда не имелось. Ремонт, комбикорм, новый трактор, машина для больницы, лекарства. Коньяк был очень нужной валютой.

Однажды по случаю праздника Эдик отправил бабушке традиционную посылку, которую опять же по давно сложившейся традиции доставляла на поезде проводница Эльвира. Бабушка встречала «посылку» на вокзале. В тот раз она отправила на вокзал Эльбруса. Потом уже Варжетхан, которая совершенно случайно оказалась на станции (кто бы поверил, что случайно), рассказывала, что сначала из поезда выскочила Эльвира, которая не могла говорить, а только размахивала руками и охала. А потом не мог говорить Эльбрус, когда увидел, на что именно указывает проводница.

Эдик в тот раз передал бабушке не ящик коньяка, как обычно, а бочонок. Такой здоровенный бочонок. Очень редкого и ценного коньяка, какой-то там выдержки. Эльбрус понял, что ни за что в одиночку этот бочонок с места не сдвинет. А Эльвира понимала, что поезд стоит на станции три минуты и за это время никто бочонок с места не сдвинет. И что было делать – непонятно.