— Она меня не шантажирует… — пригубив «Арарата», я нашел его вкуснее «Хеннесси». Лучшее подтверждение тому, что пьянку нужно начинать с лучшего. Потом можно заливать хоть керосин — с каждым стаканом будет все слаще и слаще.

Покачнувшись, я посмотрел в эти бездонные глаза, в которых царила скорбь.

— Меня вообще никто не шантажирует. Просто такому подонку, как я, изредка необходимо выговариваться, чтобы перевесить рюкзак со своей спины на чужую.

Поморщившись, она закрыла глаза, казалось, навсегда.

— Это компания…

Будь проклята эта женская догадливость!

— Причем здесь компания? — возразил я. — Компания здесь ни при чем.

Я, кажется, пьян. В противном случае я не стал бы повторять одно и то же дважды. Осталось только добавить: «Это не компания виновата».

— Просто… я не могу больше… Я больше не могу. Я запутался в собственной лжи… И не хочу, чтобы ты меня такого любила…

— Немыслимо… — прошептала Ирина и ушла куда-то в глубь квартиры.

— Чего тут немыслимого… — бормотал я, набирая номер и сверяясь с записной книжкой в руке. Теперь мое королевство — кухня. Выходить отсюда я не намерен, даже если Ирина застучит дверными замками с чемоданами в руках. Я заслужил это. — Все мыслимо и логично…

Наконец-то мне ответили, и голос этот впервые меня не напряг. «Хеннесси» + «Арарат» = «Я на всех положил с прибором».

— Молчанов, привет! Здравствуй, дерьмо собачье!

— Вы пьяны, Чекалин?

Я чмокнул и провел большим пальцем по горлу.

— Баки под завязку… Заправлены в планшеты космические карты… И этот… штурман уточняет в последний раз маршрут…

— Что случилось, Герман?

— У меня только один вопрос, Молчанов. Есть вокруг меня кто-то, кого вы не отымели?

Начальник СБ прокашлялся и сказал:

— Быть может, мы об этом завтра поговорим? В связи с нелетной погодой в вашей голове?

— Ничего подобного. Только попробуй повесить трубку. Я буду звонить каждые пять минут. Отключишь телефон — буду звонить на сотовый. Сотовый ты не отключишь, потому что тебе нужно знать, кто еще из нормальных людей выявлен в компании. Введешь запрет на мой номер — буду звонить в СОС и сообщать, что у тебя пожар в квартире. В общем, если мы не поболтаем сейчас, ночь у тебя будет еще та.

— Герман, вы, наверное, переживаете насчет снимков? Не стоит этого делать. Вы умный человек, а потому быть благоразумным вам не составит труда. Вам труднее выглядеть идиотом, под которого вы косили с первого дня, так чего же переживать? Будьте самим собой, и Ирина ничего не узнает.

Я шумно выдохнул через сжатые губы.

— Я вот все думаю, Молчанов… Да, охрана у тебя хороша. Жену твою и детей твоих провожает и встречает целая рота специалистов… А если непредвиденное? Положим, идет твоя жена, а ей на голову летающая тарелка приземляется?

— Мне даже думать не хочется о том, что тогда случится с зелеными человечками. Успокойтесь, Герман… Жизнь продолжается, все в порядке. У меня на вас гора компромата, способного переломить вашу жизнь о колено, но я ведь до сих пор не пустил его в ход? — Молчанов был, как всегда, безупречно логичен.

— Риммочка на вас давно работает?

— Она не штатный сотрудник. Просто в ходе работы мы выяснили, кто к вам неровно дышит. Римма для работы подошла как нельзя лучше. Она корыстна, любвеобильна и мстительна. Это лучшие качества для агента, состоящего на корпоративной службе.

— Ты только не говори, что Кристина тоже корыстна и мстительна. Она боится саму себя!

Молчанов расхохотался.

— А это еще одна особенность человека, позволяющая держать его в безусловном подчинении! Вас окружают преданные делу люди, Чекалин. И разница в их преданности заключается лишь в том, что они мотивированы по-разному. Каждому человеку от этой жизни что-то надо. Мы можем дать каждому по потребностям, получив от каждого по его труду. Коммунистические принципы строительства общества не так уж мертвы, как постарались представить это демократы. На этом и закончим. Если вы будете беспокоить меня звонками, я обращусь в милицию, и вас слотошат как телефонного хулигана.

В трубке раздались короткие гудки, позволяющие судить о том, что начальник СБ СОС — самый уверенный человек в стране.

Бросив трубку на разделочную доску, я сделал большой глоток и поставил бутылку на стол.

Славный вечерок.

Но не успел я еще раз приложиться к бутылке, как трубка сыграла марш Мендельсона. Ирина зачем-то установила эту мелодию неделю назад. Видимо, для тренинга.

Молчанов хочет озвучить для меня еще один принцип строительства общества , — подумал я, схватил нетвердой рукой трубку и тут же понял, что ошибся.

— Герман Чекалин?

— Так точно, — отчеканил я. Выглядеть чересчур пьяным мне нравилось. Никакой ответственности.

— Нам нужно встретиться.

Я рассмеялся и скорчил саркастическую рожу.

— Что еще, говорил Молчанов, нам нужно сделать?

— Герман, у нас не так много времени. До того момента, как Ирина войдет в кухню, осталось чуть менее трех минут. Как только это произойдет, наша встреча потеряет всякий смысл.

Хмель выдуло из моей головы, как выдувает сквозняк паутину из углов запущенной комнаты. У меня очень хорошая память, но вспомнить, кому принадлежит этот голос, сейчас невозможно. Коньячок плещется и размывает строки на страницах воспоминаний. Текст с этих страниц уже почти вывелся, словно он был написан симпатическими чернилами, и жизнь уже взялась за страницы рукой, чтобы с корнем выдрать.

— Откуда вы знаете, где я нахожусь и кто куда должен войти?

— У вас осталось две минуты. Потом пожалеете, но будет поздно.

— Вы меня пугаете?

— А разве вас можно напугать? Кажется, вас даже уход любимой женщины не вразумит. Не для того ли вы признались ей в самом страшном, чтобы завтра чувствовать себя защищенным? Спускайтесь вниз и садитесь в черный «Ауди». И поторапливайтесь, черт вас возьми, у нас совсем нет времени. Кажется, у вас и двух минут нет.

— Но я не…

— Быстрее, идиот. Иначе никогда не узнаете, кто такая Милорадова. А ведь вы быстрее с близкой женщиной расстанетесь, чем откажетесь удовлетворить свое любопытство!

Отключив связь, я осторожно положил трубку на стол и вышел из кухни. До прихожей — десять метров. Преодолев половину этого расстояния, я услышал торопливые шаги Ирины…

Нет сомнений, что человек в «Ауди» видит каждое движение всех, кто находится в квартире, и я думаю, он не хочет, чтобы Иринка остановила меня плачем. Он видит, как она заходится в рыданиях, и понимает, что в такой ситуации, если она выйдет и устроит мне истерику, я скорее останусь с ней, чем уйду. Да и кто бы на моем месте ушел? Истерика — предтеча покоя. В момент возненавидевшая женщина мгновенно уходит, точно зная, что вернуться за вещами и разделить имущество не составит труда. Когда же она начинает биться в истерике, сердце ее разрывается от боли, но она точно знает, что простит. Мужчина понимает это, и в эту минуту вытянуть его на улицу для разговора не представляется возможным. Мой собеседник — умный человек.