же отталкивал от нее детей. Но когда ты единственный родитель, приходится принимать свои победы и смиряться с потерями. Страх моей матери помогал ее детям оставаться сытыми, чистыми и с крышей над головой. Он помогал ей двигаться вперед. До этого страх, как правило, помогал матери добиваться самых необходимых целей. У нее не было причин полагать, что он сможет убить ее, — до того момента, пока это едва не произошло на самом деле.

Я позвонила Митчу и Бекки, родителям, у которых я работала няней, и спросила, можно ли мне вместе с их двумя мальчиками съездить в мой родной город. Они сказали, что конечно, и поинтересовались, не нужна ли мне помощь. Я сказала, что со мной все в порядке, причем сама в это верила. Эти люди со временем стали мне второй семьей, заполняя многочисленные пробелы в родительском руководстве, но я все равно держалась настороже. Если ты не растешь в атмосфере определенной привязанности, даже если и знаешь, что достойна этого, привыкнуть к такому отношению бывает трудно даже во взрослом возрасте. В этом я не отличалась от среднестатистических показателей. Эти люди любили меня, и я это знала. Я тоже любила их, и, думаю, они тоже это знали. Но я не могла до конца понять их доверие ко мне, как и готовность прощать. У них не было никаких обязательств передо мной, в отличие от родственников, и потому я не понимала их безоговорочной любви. Я все еще не была уверена, что меня безоговорочно любят те, кто как будто обязан был меня любить. Я не могла поверить в то, чего не понимала. При этом я продолжала принимать любовь этих людей, пока они хотели меня видеть. Однако по разным причинам я не ожидала, что пробуду рядом с ними долго.

Я усадила мальчиков в фургон их родителей, поставила рядом с ними пакеты с закусками, игрушками и прочими отвлекающими факторами. Это были неплохие дети, но совсем еще малыши, в возрасте пяти и двух лет. Они иногда дрались, иногда кричали, им становилось скучно, им бывало страшно. Но они умели слушать, а у меня, похоже, было безграничное терпение по отношению к детям, хотя я и имела склонность предъявлять невыполнимые требования к взрослым. В отличие от взрослых я никогда полностью не забывала, каково это — быть ребенком. Их маленькие трудности были хорошо мне знакомы, как и их большие чувства. Я не ощущала себя ребенком, но чувствовала детей. Эти двое были одними из моих любимых.

В той поездке мальчики в основном молчали. Я сказала, что мы едем навестить мою семью, в частности мою маму, но не сказала, по какой именно причине. Они как будто понимали, что мне нужна тишина для размышлений, и легко обеспечивали мне ее без подкупа и уговоров. С их стороны это был настоящий подарок — может, сознательный, а может, и нет, — и я была им благодарна.

Как мы ехали до больницы, я не помню, но помню, как мы вошли в палату моей матери. Я знала, что она больна, и приготовилась выслушать любые сведения о состоянии ее здоровья и о перспективах. И все же за те полтора часа, что мы туда ехали, я так и не подготовилась увидеть ее. Великолепная смуглая кожа матери приобрела невиданный ранее серо-бледный оттенок. Глаза ее налились кровью, и она щурилась от света. Тело ее, казалось, заполняло всю кровать, но это была не та грозная женщина, что вырастила меня. Это была умиравшая женщина с пластиковой лентой на запястье, на которой было написано имя моей матери. Та грозная женщина, что вырастила меня, не довела бы себя до такого состояния. Я хотела рассердиться, но вместо этого испытала глубокую, поразившую меня грусть.

— Что ты тут делаешь? — спросила мама хриплым, слабым голосом.

Мое появление ее потрясло. Только тогда я вспомнила, что не предупредила о своем приезде ни бабушку, ни других членов семьи. Половину дороги я провела, придумывая план, как перееду обратно, чтобы заботиться о тринадцатилетнем младшем брате и о сестре, чтобы ей не пришлось бросить колледж. И при этом мне в голову не пришло позвонить кому-то из них.

— Я говорила с бабушкой, — сказала я.

— Только не говори, что она сказала.

— Хорошо, — вздохнула я.

Мальчики были настолько маленькими, что уселись вдвоем на единственном стуле в палате. Из тайком упакованной мною сумки я достала и вручила им iPad и GameBoy. Предварительная взятка за молчание. Потом я села на подоконник, а мама улыбнулась мне все еще узнаваемой улыбкой, и я не забыла поцеловать ее в щеку. Мы немного поговорили. Она спрашивала, каково нянчиться с мальчиками, а я интересовалась ее работой. В последнее время я мало общалась с ней, братьями и сестрой, поэтому редко знала, чем они занимаются. Я полностью погрузилась в жизнь в студенческом городке. Я боялась, что мы слишком отдалились друг от друга и что мои братья с сестрой не захотят со мной общаться. В каком-то смысле мы с мамой, каждая по-своему, беседовали о собственных страхах. То есть, по сути, почти ничего не сказали друг другу.

Через несколько минут нашего неразговорчивого общения в палату заглянула медсестра и сообщила маме, что ее врач назначил еще один анализ. Скоро должны были прибыть санитары, чтобы перевезти ее в лабораторию. Мама заметно испугалась и сказала медсестре:

— Скоро приедет моя мать. Если там что-то найдут или заподозрят, не говорите мне. Скажите моей матери.

Смутившись, медсестра медленно кивнула, посмотрела на меня и увидев, что я способна только пожать плечами, развернулась на каблуках и вышла. Я сказала маме, что дождусь санитаров, и не успела замолчать, как они вошли.

Я снова поцеловала ее в посеревшие щеки и попыталась неловко обнять через перила кровати. Мы обе признались в любви друг к другу, и она посоветовала мне быть осторожной в дороге. Санитары быстро повезли ее в лабораторию, прежде чем я успела собрать вещи мальчиков. Обернувшись, я увидела пустую палату, и у меня сжалось сердце. От взгляда на неестественно белый пол становилось только хуже. Я повернулась к двери, держа в каждой своей руке по маленькой детской ладошке. Все мы молчали. Впервые на моей памяти я почувствовала, что мне не хватило времени с мамой.

Когда мы выехали на шоссе, мальчики попросили меня включить радио. Я переключилась на какую-то популярную местную станцию, и они начали подпевать всякой чуши во всю мощь своих легких. Меня это не беспокоило. Мне это