Налетевший со стороны гор холодный ветер ворошит мне волосы, а я тем временем делаю несколько медленных осторожных шагов прочь от полыньи по прозрачному, как стекло, льду на поверхности озера. Но это стекло такое хрупкое, оно прогибается, ломается, уступая дорогу черной воде.

Ветер издалека доносит до меня мое имя. Я медленно-медленно поворачиваю голову и вижу стоящего на берегу Оливера и кружащий возле него снег. Он вновь выкрикивает мое имя, но его голос словно замерзает на морозе.

Лед все дальше ломается, расходясь по сторонам полыньи – бегут, бегут во все стороны белые трещины, то пересекаясь, то отдаляясь друг от друга. Лед прогибается, на его поверхность сквозь трещины вытекает, пузырясь, вода.

«Лед слишком тонкий! – раздается в моей голове беззвучный отчаянный крик. – И уже слишком поздно!»

Я делаю глубокий вдох и выдыхаю через нос.

Мои глаза широко открыты, я оглядываюсь в сторону Оливера, хочу позвать его на помощь, но не успеваю.

С жутким треском лед проламывается подо мной.

Разлетается на сотни мелких осколков.

И я камнем падаю в воду.

Черная, черная вода. Она впивается мне в кожу, обжигает, режет ее словно миллионом ножей. Мои легкие сжимаются от холода, я вытягиваю немеющие руки вверх, хватаюсь ими за воздух. Чувствую, как сползает у меня с пальца бабушкино кольцо с лунным камнем, тянусь, чтобы перехватить его, но оно уже соскользнуло в воду и тонет…

«Нет!» – хочу закричать я, но не могу. Поднимаю дрожащие веки, открываю глаза и смотрю сквозь темную воду.

Провожаю взглядом быстро уходящую в бездонную глубину золотую искорку – бабушкино кольцо.

Мои ребра сжимаются, стискивают сердце, и я понимаю, что это конец. Я в озере. Холодно, слишком холодно. Мой разум туманится, меркнет…

Надо мной в проруби виднеется кусочек безлунного черного неба с разбросанными по нему точечками звезд. «Как красиво», – думаю я. Глупая мысль, наверное, когда ты уже замерзаешь, а сердце останавливается у тебя в груди.

«Воздуха! – кричит мое тело. – Хотя бы один глоток воздуха!»

Нора исчезла.

Простыни с узором из маргариток отброшены в сторону, смятая подушка все еще хранит след от ее головы, на ткани желтеет пыльца, осыпавшаяся с подвешенных над кроватью засушенных цветков.

О Норе говорят, что она ведьма, и, возможно, они правы.

Она думает, что я убийца, и, в свою очередь, тоже, быть может, не ошибается.

Я уснул, хотя и обещал бодрствовать. Теперь же, спускаясь вниз вместе с волком, идущим следом за мной, я невольно возвращаюсь мыслями к тому, что было у нас с Норой прошлым вечером. Вспоминаю, как прижимались к моим губам похожие на розы губы Норы, вспоминаю ее пахнущие жасмином и ванилью волосы. Не думаю, что Нора догадывается, каким сильным потрясением все это было для меня. Что пусть и на короткий миг, но темнота леса отступила, отодвинулась куда-то далеко-далеко, ее пальцы растопили нестерпимый холод, прочно засевший в моих суставах, коленях, плечах, в моем позвоночнике. Когда Нора рядом, воспоминания о том ужасном месте исчезают прочь.

Она помогает обуздать их.

Нора – это единственное, что позволяет мне чувствовать себя нормальным. Что заставляет меня думать и надеяться на то, что я не злодей. Что я герой. Или тот, кого нужно спасти, вывести из леса.

Моя роль в этой истории может оказаться совсем не такой, как мне представляется.

Спускаюсь вниз по ступенькам. На кухне темно, никаких следов Норы. Огонь в печке погас. А затем я замечаю отодвинутый на входной двери засов.

Открыв дверь, я вижу цепочку следов на снегу, они ведут к озеру. Я бегу к берегу, деревья стонут, провожая меня, словно чувствуют, как я спешу, словно слышат, с каким трудом я втягиваю морозный предрассветный воздух.

Еще не добежав до берега, я уже чувствую, что случилась беда. Вижу Нору, стоящую на льду вдалеке. Окликаю ее, и она оглядывается назад, ветер треплет ее распущенные волосы – Нора сейчас действительно похожа на колдунью. На настоящую ведьму. Девушку, способную одним мановением руки командовать горами и реками и даже самим временем.

Обернувшись через плечо, Нора смотрит в мою сторону, и я вижу выражение ее глаз. Такой испуганной я вижу Нору впервые.

А затем лед проваливается под ней. Раздается грохот, треск, и Нора исчезает в озере.

Я бегу, опускаюсь на колени на краю большой полыньи, из нее на меня смотрит своим глазом черная вода. А под водой плавно колышутся волосы Норы – как тростник, как водоросли в океане. Завораживающее, почти умиротворяющее зрелище. Глаза Норы открыты, но затуманены и смотрят куда-то мимо меня – так, словно она тихим вечером лениво следит за искрами звезд на ночном небе. Погружаю свои руки в ледяную воду, хватаю ее за поднятую над головой руку.

И вытаскиваю Нору наверх, на лед.

Я чувствую себя невесомой, плывущей среди темных звезд.

Руки обнимают меня, и я прижимаюсь лицом к твердому теплому плечу. Его шея пахнет лесом, пахнет зимой, которая длится и длится – бесконечная, бездонная, как озеро.

Слышу, как капает с моих волос вода, а может быть, мне это просто кажется. Капли, которые превращаются в лед раньше, чем долетят до земли.

Деревья качаются, дрожат надо мной, и я гляжу вверх, на их темно-зеленые лапы и на звезды, похожие на упавшие в черный пруд серебряные монеты. У меня кружится голова, кровь не течет по жилам, но меня это не волнует. Мне нравится быть невесомой и чувствовать запах Оливера, и видеть кружащий надо мной лес. Мы добираемся до дома, Оливер пинком открывает дверь, захлопывает ее за нами, а затем осторожно опускает меня на диван.

Оливер что-то приговаривает, но его слова скользят мимо меня, не задевая сознание. Возможно, он произносит мое имя. Нора, Нора, Нора. Впрочем, я в этом не уверена. Мне просто нравится звук его голоса, эхом отдающийся от стен дома.

Фин тычется мокрым носом мне в ладонь, лижет мое ухо. Пытаюсь заговорить, открыть глаза, но мои веки слишком тяжелы. С трудом приоткрыв их и прищурившись, я вижу, как хлопочет у печки Оливер, подкладывает в нее поленья. Ругается вполголоса – обжегся о дверцу, наверное, – и вот уже волны тепла плывут по комнате. Но мне не жарко, я не потею – я дрожу всем телом.

– Нора! – вновь говорит Оливер, и на этот раз я его отчетливо расслышала. – Не спи. Не спи!

Я киваю – или думаю, что киваю. Открываю рот, чтобы сказать ему, что со мной все хорошо, но чувствую, что моя челюсть не хочет двигаться, и ни одного слова с моих губ не слетает. Мой рот онемел, язык не ворочается.

Оливер укутывает меня одеялами – шерстяными одеялами, такими тяжелыми, что погружают меня в сон. Вдавливают в старый пыльный диван, втискивают в щель между его подушками, рядом с затерявшимися скрепками для бумаги, сухими розовыми лепестками и окаменевшими драже M&M’s.