8. Бутылка и будущее

В Донецк я вернулся засветло. В гостиницу с чистыми простынями, где никто не кричит, никому не угрожают, где ленивый взгляд не блестит из-под балаклавы. На этаже – 20 номеров, но постоялец был один: я. И я планировал выпить. В меня весь день тыкали деревом и металлом – имею я право на несколько текил?

– А бар почти уже закрыт. И те, напротив, тоже закрылись. Время, сами понимаете, какое.

Тут не говорят «война». Любят эвфемизмы: «время», «дела», «ситуация».

– Мы в такой ситуации до десяти работаем.

– А завтра?

– А вы знаете, что будет завтра? Я вот не знаю.

Я взял вина. Нормального, крымского. Завтра было свежо: прошла гроза. В пяти километрах северней, под Авдеевкой, шли бои. Но я не услышал. Все и так грохотало.

1. Нежная Никанора

– Я Ника. Целиком – Никанора. Вероникой не называйте – бесит.

Росту в ней полтора метра. У нее широкие пятнистые штаны и тапочки на босу ногу. За поясом пистолет. Бесить ее не хочется.

– Я военный человек. В милиции работала. Семья погибла в Карабахе, я еще была девчонка. Это моя вторая война.

Донецкая агломерация огромна: 50 километров в поперечнике. Если просто гулять по бульварам, слушать мирный звон трамваев, нюхать цветущий чертополох, то можно и не заметить, что рядом скачет по баррикадам такая вот Ника, а такой вот Петя сторожит мешки с песком – главный элемент фортификации – и не дает сделать фото.

– Ты со мной не договаривайся. Ты с тем парнем договорись, шо сверху смотрит на тебя в окуляр.

В Донецке шанс поймать пулю невысок, но возле захваченных зданий повышается. Новая власть пришла на место старой: в администрацию, прокуратуру, милицию и страшную серую коробку на улице Щорса. Раньше здесь было КГБ, потом Служба безопасности, теперь – мобилизационный пункт Донецкой народной республики.

2. Немец и Новороссия

– Я сюда ехал через Киев. Дал проводнице 200 гривен, чтобы спрятала, пока проходим пост правосеков. Проверяют они плохо, боятся. Проводницкую даже не посмотрели. Хоть гранатометы туда грузи. Я тут месяц, но уже много видел. И даже побывал в подвале. Подозрение в шпионаже! Рассказать? Пошел я с девушкой. Говор у меня не местный. Ехали с таксистом, он говорит: возьму автомат, пойду этих стрелять! А я ему сказал то, что вы мне сказали.

– Что?

– Что среди этих тоже есть люди. Что нужно смотреть и думать. А девушка была из нашего подразделения. Перепугалась и вызвала группу быстрого реагирования. Сидим в кафе, вбегают наши, ложат на пол. Сутки провел в подвале, но не били, быстро разобрались. Заходит наш комроты: ну что, говорит, еб…рь-террорист, как дела?

Мой собеседник – немец. Гражданин Германии, точнее. Красивому Коле 20, он увлекается компами и фотошопом, но в экономическом училище пытался закрутить роман с училкой – молоденькая! – и его выперли. А тут как раз Павел Губарев записал очередное обращение. И Коля поехал спасать Новороссию. Его позывной – Штирлиц. Он не говорит «майдауны» или «хунта». Он говорит – «эти».

3. Компот и коммунизм

Сначала Штирлиц был Тельманом. Цыган – чернявый парень из Красного Лимана – его на этот счет подкалывает:

– Тельман-то коммунист!

– А не страшно. Главное, что он тоже из Германии и тоже с фашизмом боролся.

Парню по прозвищу Ленин тоже успели объяснить, что коммунизм – это плохо, и он стесняется позывного, но нового пока не придумал. Ленин сегодня в столовой, на раздаче. На первое уха, на десерт – конфеты и компот из вишен. Вишни свои: огромное дерево растет прямо во дворе еще со времен КГБ. Кривые подносы, казенные столы, гречкой пахнет – пионерлагерь, а не боевая цитадель Донецкой народной республики.

– Вы напишите, что мы тут всей горой стоим, что мы победим, что все будет нормально, что мы должны победить. Дух есть, все есть. А у этих ни духа, ничего нету. У нас люди без всего сражаются. А этим если тыщу гривен не заплатишь, они в тылу на пост не выйдут. За что этим сражаться? Вот за эти конфеты «Рошен», что ли? Вы не думайте, мы их не покупали – трофейные.

– Конфеты Порошенко хорошие делает.

– Нет, конфеты делает тетенька с фабрики, а он наживается.

– Вот с этим не могу не согласиться.

Скоро у Цыгана и Штирлица присяга. Они рассказывают о других добровольцах, но знают мало – или скрывают умело. Даша, 19 лет, только вчера приехала из России, про нее пока ничего не известно, даже клички еще нет. Миша, 17 лет, рвется в Славянск, но придется месяц подождать, до совершеннолетия. Аня, 20. Саша, 21. Из Питера пока никого.

– Кончится война, победим, поеду к вам, – говорит Штирлиц. Я буду рад его увидеть и провести по Петроградке. До чего же, думаю, приятный парень. Но что за каша в голове.

А он, наверно, думает про меня то же самое.

4. Кавалер Кабан

Я с ними познакомился случайно – подфартило. Крутился у СБУ, смотрел, как в Славянск отправляют автобус. В салоне – дюжина новобранцев, в багажном – вода, картошка и печенье.

Вдруг выгнали под ливень, выстроили. Появился Павел Губарев с охраной и свитой фотографов.

– Павел, тут кавалер! Кавалер!

– Давайте кавалера. Расскажи все без утайки, не стесняйся.

И боец по прозвищу Кабан, только что получивший георгиевский крест, произнес перед строем речь и завершил ее потрясающе:

– Бояться их не надо. Умирают они совсем как люди.

Шахтеры-ополченцы – сильный образ: бросят кайло, возьмут автомат – и хана киевлянам. И Губарев рассказывал об этих шахтерах, и говорил другие вдохновляющие вещи, и воздух рубил ладонью, хмурился, скалился и рычал – мастерски командовал, в общем.

Как в штатском просыпается военный? Что это – юношеские заигрывания с РНЕ, опыт мелкого политика или искусство массовика-затейника? В мирное время у Губарева была фирма по организации детских праздников.

Он согласился на интервью с усмешкой: «Посмотрим, как переврете».

Ожидание, обыск, подъем, конвой, четвертый этаж. В журнале посещений отметились Тайга и Дуб. Ряд выломанных дверей, наконец – кабинет без таблички. Внутри – тщательно, по цвету подобранное сочетание икон и собрания сочинений Проханова. В кожаном кресле – народный губернатор Донбасса Павел Губарев.

5. Губернатор Губарев

Без камуфляжа это другой человек. Спокойный. Усталый. С животиком. Мы ровесники, он старше на 6 дней.

– Родился первый сын, второй, дочка – не до политики было. Деньги зарабатывал. Жилья своего нет – вложился. Дом, скорее всего, не достроят в этих условиях. Но когда увидел бандеровский переворот на Майдане, понял, что в этой стране нельзя оставаться. И я тогда стал сепаратистом. Как и 90 % дончан. Жене сначала было страшно. Женщина всегда боится за мужчину, который на войне. Потом она впряглась. Сейчас она министр иностранных дел, занимается гуманитарной помощью. Спит по три часа в сутки. Как и все мы.