Наконец приходит Ксения, руководитель пресс-службы ЛНР. Она бывший корректор, в ее кабинете ревет «Рамштайн» и свистят трофейные попугаи. Я получаю волшебную ксиву – разрешение на съемку даже в комендантский час – и порцию жалоб:

– Не держат нас за людей. Кто-то трактор увидел – и все, нацгвардия в городе! Телефон оборвали.

Впрочем, это война, тут в принципе людей не держат за людей, а то и держат за нелюдей. Гражданские воинственнее военных.

– Господи! Наложи на них коросту, забери их всех, заразу, на тот свет, эту хунту, это жидовское отродье! А все Америка. Андраналин у них такой – ходить с руками в крови.

Мирная старушка кликушествует возле администрации. Вряд ли она знает выражение «диванные войска». Но в них она могла бы стать генералом.

– У меня сын в батальоне «Заря»! И внук в ополчении! Бомбить надо Киев! Вот этими вот камнями бомбить, как они нас бомбят!

– Нет у нее никакого внука, – шепчет другая. – И сына никогда не было. Две дочки у нее. Но говорит правильно. Америка и жиды.

5. Страх и стейки

Ресторан американской кухни «Мелроуз» продолжает работу с белоголовым орланом на витрине и прочей враждебной символикой. Странно есть пеппер-стейк с видом на войну. Но уж очень он хорош, этот единственный пеппер-стейк в Луганской народной республике. Трижды я там обедал, трижды мне описывали обстановку:

– у нас все за ополчение.

– у нас все против ополчения.

– у нас все разочарованы. Были за, но если продолжат стрелять, то против.

Правда в том, что борьба продолжается. По крайней мере, за умы. По крайней мере, на стенах. Повсюду война правок и срач в комментах. «Донбасс – Россия! (зачеркнуто) Украина! (зачеркнуто)». И так на каждом втором доме.

Так у кого же власть? Если власть – это деньги, то она тут киевская – именно Киев ругают в очередях, стоя за киевской же зарплатой. Если власть – это оружие, то она у ЛНР и покровителей ЛНР, потому что они ввели комендантский час и могут стрелять на поражение. Если власть – это пища, то она у народа, как и записано в луганской конституции. Потому что запасов картошки на Антимайдане хватит еще надолго.

А если говорить о власти в переносном смысле, то городом владеет страх.

6. Костры и котята

– Ну и рожа. Надо меня на яблоню повесить, чтобы дети заиками стали.

Украинский журналист с отвращением смотрит в зеркало. Он пьян. Мы тут в гостинице «Луганск» все приняли для храбрости – полный этаж бухих журналюг. Одуревшая бригада телеканала «Россия» вовсе проспиртована: они катаются по войне второй месяц. Только что опять были на передовой. Перемывают кости «Аркаше», то есть Мамонтову, который снимает здесь фильм чужими руками.

– Всех нас тут перебьют, и твои желтушные территорию заселят, – сердится водитель «России».

И китаец – хозяин гостиничного кафе – вежливо кивает. Он произносит слово «десять» как «чики-чики», его лапша отвратительна, но это единственное кафе в городе, которое работает в комендантский час. И потому тут допоздна пьют журналисты и два студента-африканца.

– Слышь, Женя, ты по-английски нормально? Как сказать, чтобы они на х. й пошли?

Темнее ночь – и больше водки, и тягостней разговоры, кто где служил и в кого стрелял. Журналисты тоже люди, и они тоже боятся, и куражатся от страха: а пойдем прямо сейчас в лагерь! Костры снимать!

И мы идем, и случается то, что случается только в кино: в эту самую минуту в лагере ловят двух шпионов: «На землю, бля! Лечь на землю! Докладываю: двое, без оружия, в телефонах обнаружены смс про танки!»

Нас тоже засекают, но я иду замыкающим – и меня не кладут на землю, не бьют ногами, только светят в лицо, принюхиваются и проверяют волшебную ксиву. Шпионов ведут в одну сторону, а нас под конвоем ведут в другую, в гостиницу.

– Тебя е. нуть? Е. нуть? – спрашивает конвоир.

Он очень взволнован.

Милая Саша с баррикад! Ты хвасталась, что у тебя есть планшет и ты на него снимаешь. Если ты вдруг читаешь этот текст со своего планшета, я повторяю то, что сказал тебе за борщом: не иди журналистом. Лучше фотографом. Я, например, сфотографировал твоих котят-подкидышей и тушканчика.

7. Города и голуби

В Луганске и Донецке очереди на вокзалах. В Киев и Симферополь билетов нет. В Россию – только купейные и только на завтра. Ходят тихие женщины в «Адидасе», нашептывают: «Днипро, триста. Триста, Днипро». Одни бегут, другие остаются, и те, кто остаются, делают деньги на тех, кто бегут. Так на любой войне: на волю – втридорога.

Женщины плачут. Плачет ребенок: проиграл в шашки телефону. Старик юродствует:

– Кто крайний в Европу? В Париж за бородавками сифилисными?

И женщины утирают слезы и благодарно смеются, и ребенок смеется за компанию.

– А у нас на блокпосту местная быдлота стоит. Нажрутся и стреляют по ночам.

– А у нас нацгвардия. Та же быдлота. Понадавали автоматов!

– А Львовне аванс дали!

– А мне ничего не дали…

Банки, ящики, клетчатые сумки. Те, кому нечего везти, везут картошку и помидоры. У одного – две коробки контрабандных голубей. Они курлыкают: «Чеку-у-ушку! Чеку-у-ушку!» Они белые. Но на них нужны документы, и проводница кричит, как же все ее достали, а вдруг в голубях бомба, вот сегодня опять подорвали дорогу, подорвали дорогу, понимаете, мужчина, понимаете? И поезд отправляется через минуту, и где же ваши документы на голубей?!

– А ты не кричи на меня! Не кричи, сука! Все под Богом ходим!

Бедные мои люди, что с вами сделали.

В купейном вагоне поезда Донецк – Москва – 36 мест. Пассажир с российским паспортом был один: я. В Серпухове проводница резко хлопнула дверью, закрывая туалеты. Получилось громко, как выстрел, – и сосед мой дернулся, прикрывая зачем-то затылок. Конечная. Теперь они будут жить с нами.

Пролог

В час ночи встало солнце.

Пустая планета вспенилась розовым киселем.

Боинг тряхнуло. Триста китайцев заголосили, глядя на пески Гоби в рассветной дымке.

От Москвы до Гуанчжоу девять часов, от Гуанчжоу до Чанша еще полтора, а от Чанша недалеко и до настоящего Китая. Там туалет – дыра в полу, там Кэмерон снимал Пандору, там едят жареные свиные члены и закусывают водку лотосом

Каблуки и Корчагин

– What a country! What a country!

Это не крик восхищения, а вопрос: ты откуда, небритый белый великан?

Спрашивали в аэропорту. Дальше – ни слова по-английски.

Говорят про загадочное: китайская грамота. Говорят про неправильное: делать по-китайски. В Китае тебя не поймут и сами уйдут непонятые. Настоящий Китай – это катастрофа коммуникации. С вывесок издевается бессмысленная латиница: hong jang quin ming.