А что будет, когда «преобразования» коснутся человека? Какие способности он явит? Какие инстинкты проснутся в нем? Какие возможности? Кто скажет?.. И кто ответит, если такое вот существо, озабоченное феноменом собственной исключительности, захочет, как в Марксовых «Тезисах о Фейербахе», не объяснять мир, но – изменить его?! Или – низвергнуть? «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» Чувствуете самоуверенность строки, молодой человек? Эти гимнофилы-интернационалисты полагали, что у них будет «затем»!

В этом заблуждение каждого человека и – человечества в целом, которое повторяется и повторяется циклично со времен строительства Вавилонской башни: жажда, желание перекроить мир и людей своею волею, без Бога!

Максим Максимович утомился длинным монологом. А я думал о том, что все, что он говорит, – правильно, но от этой правильности как-то тоскливо… Люди дерзновенны, вот в чем дело. И те, что хотят остаться в памяти человечества, отвергают проторенные пути и ломятся по тем, что всегда были запретны… И ощутить, почувствовать природу запретного, запредельного, не могут в своей увлеченной гордыне или – не хотят. И тогда наступает «межвременье», как перед созданием ядерной бомбы; и вопрос стоит не в том, каким будет будущее для человечества, а будет ли оно вообще…

«Флейтист обломки флейты в печке сжег – Анета влюблена…» И вспомнился Орфей, который мог зачаровывать природу и людей… Согласно мифу, его растерзали разгневанные невниманием к ним вакханки: то темное, могучее, дикое в человеке, что не терпит избирательности в любви, а требует животного соития и – продолжения рода стаи! «Всего-то дел – нажал покрепче и сломал… Сначала стройный клен, потом умельца труд – зола, зола теперь…»[19]

И вспомнилось из Беранже… «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой…» И слова Эжена: «Просто я устал терпеть пренебрежение этого мира. И готов с ним покончить…» И представился вдруг одинокий музыкант, сидящий на лодочке близ берега и извлекающий из кленовой флейты неземной красоты мелодию… И то, как зачарованное человечество спешит на эти звуки, и постепенно под штилевой гладью исчезают мужчины, женщины, дети… «И земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною…» Так записано в книге Бытия. О прошлом. Или – уже о будущем?

– Максим Максимович, раз уж речь зашла о таких материях… Вы никогда не замечали, что дети, о которых мы говорили, – особенные…

– Все дети особенные. Все обладают даром ясновидения и прорицания будущего. Все любят и понимают животных и животные – их. Но мир взрослых логичен и упорядочен, в нем нет места озарениям, вот «семья и школа» и делают все возможное и невозможное, чтобы растущие дети растеряли те дары, коими наградил их Господь…

«Я утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам…» Вы не знаете что? Вернее, не помните? Вот и я тоже. А наши детдомовские тем и отличаются от обычных, что росли они необычно, чужд им был «взрослый» мир, они и выживать в нем учились наособицу… Вот такие и вышли. – Максим Максимович замолчал, посмотрел на меня внимательно, чуть прищурившись. – А все-таки вы выглядите крайне усталым и измотанным, Олег. Даже чай вас не согревает. Так недалеко и до нервного срыва. Скажите, вас настолько обеспокоило трехдневное отсутствие Дэвида Дэниэлса или тут что-то другое?

– Трудно сказать.

На самом деле – трудно не сказать, понять – любому человеку, – что с ним происходит. Еще труднее объяснить другому и даже самому себе, не употребляя слов-выручалочек… А вот интересно, откуда доктор Розенкранц знает про трехдневное отсутствие Дэниэлса? Ему рассказал Александр Петрович по телефону? Может быть.

– Максим Максимович, вернемся к Дэниэлсу.

– Извольте.

– Итак, Дэвид пришел к вам на консультацию. Что конкретно он хотел?

– Он пытался узнать от меня историю монеты. Вернее, медальона. Но здесь я ничем не мог быть ему полезен. Я ведаю не больше, чем все местные.

– Но и не меньше?

– Как знать.

– А именно?

– Медальон этот намного древнее собственно бактрийских монет, какие они отливали даже не как средство платежа, а чтобы очертить свой статус – отдельного, независимого от метрополии, в данном случае от Милета, города-государства. В Бактрии особенно процветал культ Гермеса. Оно и понятно: город вел активную торговлю с Милетом и всей Великой Элладой, получая через полисы Греции и Малой Азии товары Египта, Персии, Востока, а с другой стороны, скупая у скифов и перепродавая на юг товары севера: пшеницу, оружие, янтарь, рабов и рабынь. Естественно, что на монете были изображены на аверсе бог Гермес, на реверсе – кадуцей, жезл власти.

Так вот, медальон, о котором идет речь, появился в Бактрии, по преданию, тогда, когда первые поселенцы-греки только основали эту колонию. И изображены на нем были солярные символы ариев; теперь ариев стыдливо и иносказательно именуют индоевропейцами – из-за Адольфа Шикельгрубера и его присных, так нагло и так однозначно использовавших символику одной из древнейших цивилизаций, праматери всех европейских народов, в пропаганде и мистификации нацизма. Впрочем, что за начертания были ранее на медальоне – неведомо. Возможно, просто круг, символизирующий и солнце, и…

Круг. Бесконечное множество бесконечно малых прямых, замкнутых в бесконечности. Код мироздания.

Также говорят, что впоследствии этот символ не свели; просто на оборотной, чистой стороне вырезали изображение кадуцея.

О медальоне здесь рассказывают следующее. В некие времена скифы осадили древнюю Бактрию; ее падение казалось неминуемым; жители трепетали перед грядущей расправой и разграблением: силы были слишком неравные. Правитель города был отважен и патриотичен; он надел медальон и отправился к скифам с малой свитой. Неизвестно, что он желал им предложить, но, увидев солярный символ на медальоне, вожди скифов преклонили колена и сняли осаду. Последующие отношения между скифами и Бактрией привели к небывалому расцвету города: многие из этого народа поселились здесь, и именно они составили первое профессиональное воинское сословие Бактрии.

Но это было еще не чудо. Чудо произошло позже. К городу с моря подошли корабли парфян. Помимо боевых триер там были и галеры, на которых было около пятнадцати тысяч великолепно обученных воинов. Они готовились к высадке и осаде города. И вот тогда Верховный жрец забрался на самую высокую гору в ясный солнечный день и, творя молитву или заклинания – кто теперь скажет? – подставил медальон солнцу… И – случилось невероятное: в течение часа поднялся ветер, небо заволокли тяжкие тучи, начался не шторм даже – ураган! Волны бесновались, ветер валил мачты триер, гребцы галер были бессильны в борьбе со стихией… Около тридцати пяти судов просто-напросто разбило в щепки о прибрежные скалы, и большинство воинов утонуло. А еще через час тучи развеялись, море успокоилось и тихий вечер засиял в южном своем великолепии…

Верховный жрец Бактрии повелел свершить над павшими из греков-наемников в рядах парфян погребальный обряд, а жрецам парфян, кои, как известно, поклонялись богу солнца Митре, разрешить свершить такой обряд над своими падшими… Но городские обыватели, опьяненные нежданно дарованной им победой и местью за недавний свой страх, бросились на берег, убили жрецов и стали добивать раненых и грабить мертвых… Доспехи, оружие – все это было в цене, и каждый желал обогатиться… Опустилась ночь, и до самого рассвета при свете взошедшей полной луны продолжались грабежи и убийства… На побережье вышли все жители города – мужчины, женщины, дети… Вооруженные ножами, они беспощадно вырезали чудом спасшихся и дочиста обирали тела… Верховный жрец попытался с малой группой воинов остановить горожан, но осатаневшая от безнаказанности убийства и обильности грабежа толпа просто смела смельчаков, забив кольями и палками… Убит был и Верховный жрец. И медальон – пропал.