– Достаточно! – почти взмолился я. – И вы что, действительно серьезно это обсуждаете?

– Но это же так интересно!

– «Опережающее отражение действительности и темпоральный…» Не слабо!

– Все это достаточно просто. Давайте я вам объясню… ну хотя бы в двух словах…

– У вас получится в двух словах?

Максим Максимович улыбнулся, покачал головой:

– Нет.

– Тогда я сам попробую. «История мидян темна и непонятна». Правильно?

Доктор Розенкранц откинулся на стуле и залился смехом.

– Вернемся к Дэниэлсу, Максим Максимович?

– Извините великодушно. Человек я увлекающийся, вот и…

– Вы сказали, что Дэниэлса на самом деле не интересовал медальон. Тогда – что его интересовало?

Доктор Розенкранц задумался на мгновение, ответил уверенно:

– Теперь я понимаю: дети.

– Дети?

– Да. Наши детские дома, как в них построена система обучения и воспитания… Оно и понятно: его приемная дочь выросла в подобном заведении и, возможно, с нею возникли проблемы, какие господин Дэниэлс не счел возможным или не захотел со мною обсуждать, но самого Дэниэлса они тяготили….

Тут пришел черед задуматься мне. Действительно, что я знаю об Ане? Или, как ее называют однокашники, Анете? Ничего, кроме того, что она сама мне рассказала. А если дальше? Что я знаю о Дэниэлсе? Тоже только то, что рассказала Анета.

– Он интересовался тем, откуда дети прибыли в Бактрию?

– И этим тоже. Но я его разочаровал: от Гоши я знаю, что приехали они из Загорья, небольшого городка в глубинке России, но и все.

– Долго вы проговорили?

– До темна. Он распрощался и ушел.

– Сам? Один? Не вызвал такси?

– Нет, он сказал, что собирается посетить клуб «Три карты».

«И в руки масть крапленая идет, а значит – душу класть на отворот, – на карту…»[20]– вспомнилась мне мелодия…

– Клуб отсюда в полутора кварталах, – уточнил Розенкранц.

– Кажется, я сегодня уже слышал это название.

– Там как раз выступал в тот вечер Эжен.

– Играл на флейте?

– Он изумительный импровизатор. Но не на флейте. На синтезаторе. И поверьте, этот мальчик извлекает из него такие звуки и будит такие бури и ветра в душах, о существовании которых человек и не подозревал ранее…

– Дэниэлс собирался идти без Ани?

– Она отчего-то недолюбливает Эжена, так он сказал. Сам же Дэниэлс был заинтригован тем, что он слышал о мальчике.

– То есть Дэвид ушел от вас один, поздним вечером?

– Да.

– Он не боялся потеряться? Или… Мало ли что…

– Дэниэлс мне не показался человеком пугливым. Или… потерянным. Напротив: способным за себя постоять в любой ситуации. И по-моему, он хорошо ориентировался в незнакомых местах. Возможно, изучил Бактрию по подробной карте.

– Даже я в здешних переулках заблудился не единожды… А ему и спросить дорогу было бы невозможно.

– Скорее – не у кого. Здесь и днем пустынно, а ночами…

– Вы сказали – не у кого… Он знал немного по-русски?

– Мы с ним общались только на английском, но… У меня сложилось впечатление, что русский язык он понимает в совершенстве и владеет им свободно.

– Каким образом?

– В тот вечер мне дважды звонили. И дважды я говорил по телефону – одни раз на бытовые темы, в другой – позвонил коллега, ученый из Москвы, и мы беседовали долго и витиевато… Он, как и я, одинок, а тогда был нетрезв и ему был необходим сочувственный собеседник… Наш разговор продолжался минут двадцать; естественно, я заранее принес извинения Дэниэлсу за вынужденный перерыв в нашей беседе. Так вот: у меня тогда сложилось полное впечатление, что русский язык он понимает, и понимает отменно. Да это и трудно скрыть. Особенно если интересует суть разговора.

Вот так. Дэвид Дэниэлс понимает русский. Вернее, владеет свободно. И – пытался разузнать прошлое странных детей. Или – пытался убедить доктора Розенкранца в том, что ничего о Загорье не ведает, а на самом деле?.. Учитывая, с какой помпой подкатили мы полтора десятилетия назад в этот город снов, детьми не просто интересовались – они были кому-то совершенно необходимы! Зачем? Да и что мешает Дэниэлсу, раз уж он австралийский нигериец английского происхождения, оказаться русским? Объявившимся в Австралии из богом забытой глубинки России… «Если правду… я боюсь. Боюсь, как и все мы, своего неизвестного прошлого. Словно там, как в подземном склепе, спит дракон, который объявится в положенные сроки и – поглотит нас».

Внешность… Да! У Дэвида Дэниэлса типичная внешность американского киногероя шестидесятых! Чем-то он неуловимо напоминает Марлона Брандо, каким он был в фильме «Последнее танго в Париже»! Лицо Дэниэлса таким создала природа или – отменный хирург, придавший вольно или невольно странному эмигранту черты знаменитости?.. Или – это состояние души накладывает на черты человека такой отпечаток, что танец бывает последним?..

«Последнее танго в Париже»… Фильм о всепоглощающей страсти… «Последнее танго…» Мог быть Дэвид Дэниэлс влюблен в собственную приемную дочь? А разве можно в нее не влюбиться?.. «Флейтист обломки флейты в печке сжег – Анета влюблена…» И кто ее избранник? «О, я знаю ее тысячу лет. Она влюблена. Всю эту тысячу лет. В выдуманный ею образ. И она любит его больше, чем я – свою музыку».

Анета не сказала, что Дэниэлс после посещения особняка собирался пойти в «Три карты». Не знала?

«Три карты». Тройка, семерка, туз. История про бедного Германна… «Его состояние не позволяло ему рисковать необходимым в надежде приобрести излишнее, – а между тем он целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры». Игры…

«…Сейчас я пойду на площадь. И буду играть. Потому что только на случайных слушателях можно отточить мастерство так, чтобы… мир моей музыки стал для вас всех важнее всего остального в нем!..»

«…Вокруг – или мертвецы, или глумливые рыла тех, что мнят себя господами… Пока они танцуют… на собственных похоронах… но еще не знают об этом…»

Дэвид Дэниэлс пошел слушать игру мальчика, влюбленного в Анету давно и безнадежно… И – пропал.

«…Вино невкусно мне, тяжел туман, в столице траур круглый год… Не жаль Анеты, флейты жаль, хотя – что флейта? – бывший клен и все…»[21]

Или – я ревную?.. Отчего? Я же совсем не знаю эту девочку… Да. Ревную.