Вот этим и завершился их короткий разговор. Коган проводил его вниз до машины, сказал на прощание:

— Я просто уверен, что мы бы сработались там.

Был ранний вечер.

За рулем машины сидел Толян — новый водитель Солодовых. Он не скрывал радости по поводу этого назначения.

— Спасибо, Бильбао. Я все равно подумывал уезжать из Светловска. Там всё хреново. А тут шеф даже комнату выделил и платить хорошо обещает.

— Как вы Чуму ментам сдали? — спросил Бильбао.

Толян тяжело вздохнул. Ответил неохотно:

— Моя б воля — не получили бы они его. Мы Чуму за город отвезли, в один подвальчик дачный. Сидим, значит, с твоим братаном в соседнем доме, пьем кофе, и тут ментура врывается, нас мордами на пол: «Где Чумаков?» Настучал им кто-то о нас. Вот так.

— И кто из вас сказал, где Чумаков?

Толян нахмурил лоб:

— Поверь, я бы не сдал. Сиротка просто перепугался, побелел, и…

— Останови здесь.

До дома надо было еще ехать два квартала, но Бильбао решил немного пройтись.

— Серега, я слово тебе даю: на куски бы меня разрывали — ничего бы не сказал. Веришь?

— Не верил бы — домой отправил.

Он протянул руку Толяну, попрощался с ним и зашагал по улице.

Улица была тихой, в кленах, но на их широких листьях лежал слой пыли. Серым от нее был асфальт щербатого тротуара, и небо выглядело серым, и даже заходящее солнце светило тускло, словно через запыленное стекло. Бильбао стало грустно и тоскливо. Возможно, это было чувство усталости, но он еще не знал его и потому просто почувствовал тоску и грусть.

Из открытого окна дома, вдоль которого он сейчас шел, гремела мелодия, била по перепонкам. В такой серый вечер надо было слушать скрипку старого еврея Миши. Сидеть за бутылкой красного вина, смотреть на Наташу и слушать скрипку.

Завтра он обязательно сделает это.

В подъезде дома в нос ударил запах хлорки.

Он поднялся на свой этаж, вытащил ключи, но они, оказывается, не понадобились. Дверь была не заперта. Бильбао толкнул ее, не спеша переступил порог и спружинился, готовясь к худшему.

В проеме двери показалась Татьяна.

— Заходи, я одна. — И тут же пояснила: — Эта квартира давно куплена отцом, и у меня от нее есть ключи, так что извини…

Бильбао зашел.

На кухонном столике стояла бутылка коньяку, уже начатая, тарелки с овощами, мясом.

— Выпьем? — спросила Татьяна. — После службы ведь можно?

— Ты пришла меня отблагодарить, как в записке писала?

Татьяна хищно улыбнулась, лицо ее было красным то ли от коньяка, то ли от волнения. Медленно расстегивая блузку, ответила:

— Я сегодня встречалась с подружкой, с той, которую ты не так давно… Она во всех красках мне это расписала, и я распалила себя… Вот и прибежала. У нас мало времени. Муж может прийти домой раньше, и ему не нравится, когда меня там нет.

Она медленно сняла блузку. Под блузкой был легкий бюстгальтер, который ничего уже не скрывал.

— Выпьешь? — спросила она.

Бильбао покачал головой:

— Я спешу на поезд.

— Ты трахнешь меня, — сказала она медленно, глядя ему прямо в глаза. — Боишься, что узнает Солодовых? Так вот, слово тебе даю: если ты меня сейчас же не… — она высказалась грязно, как мужики в подворотне, — я скажу Солодовых такое… Я скажу, что приходила к тебе и буду приходить. Он в порошок тебя… Иди сюда, я не могу уже! Не могу!

Она прижала ладони к низу живота, опустилась коленями на ковер, лежащий в прихожей, чуть откинулась назад, не сводя взгляда с Бильбао.

— Ну, пожалей же меня! — сказала, почти плача.

Бильбао повернулся и вышел из квартиры.

* * *

И было все, как он желал накануне.

Вязкой ртутью отливал Дон под светом белой луны, на песке, у ног, стояла бутылка вина, Наташа и он держали в руках бумажные стаканы, сидя на огромном поваленном дереве, а еврей Миша играл им Бен-Хаима.

Потом, когда закончилось вино, Миша сказал им:

— Катер через Дон уже не ходит, поздно, а по мосту далеко обходить. Вы останьтесь у меня, в доме, где я работаю пугалом. Хозяева не придут, но даже если бы они и пришли — ничего страшного, они разрешают мне принимать гостей. Пойдемте.

Дом был богатый, кирпичный, в два этажа. Миша завел их в комнату, где стояла большая кровать, и тотчас ушел.

— У меня есть где спать. А вам пусть сегодня не спится.

Наташа присела на кровать, попросила Бильбао:

— Выключи свет.

В темную комнату тотчас заглянула луна.

— Сережа, — сказала Наташа. — Ты только пойми правильно… Я не хочу, чтоб у нас что-то случилось. Я сейчас лягу и засну. Ты понял?

— Не совсем, — ответил он.

— И ты ляжешь и просто заснешь.

— Критические дни? — спросил он.

— Нет. — Она ответила просто, подошла к окну и задернула тяжелые шторы. — Дело совсем не в этом. Я не хотела бы тебе говорить в чем… Ну да ладно. Я еще не была с мужчиной, Сережа, и вот так, здесь — не хочу. И потом, не обижайся только, но ты не мой идеал. Мы еще можем стать друзьями, как дети говорят, но любовь — это другое, согласен?

— Я еще не знаю, что это.

— Вот видишь.

Наташа разделась в полной темноте и легла. Он присел у ее ног.

— Я прошу тебя, Сережа…

Бильбао нащупал ее руку, лежащую поверх одеяла, и поцеловал.

— Не знаю, что такое любовь, однако готов носить тебя на руках. Ты приедешь ко мне?

— И еще, Сережа, — сказала она, вместо ответа. — Ты не надейся ни на что, ладно? Я жила в развалюхе… И не затем из дыры уехала, чтоб в такую же вернуться. Я знаю, зачем себя берегу. Я уеду туда, где театры, фонтаны, где в помятых брюках не ходят и грязи нет. Где иные люди. Я уже засыпаю… Ложись рядом и не трогай меня, прошу. Засыпаю…

Бильбао подошел к окну, сквозь щель штор взглянул во двор дома. На клумбе, огороженной битым кирпичом, цвели розы, под луной они казались черными. В углу валялись обрезки досок, провода, металлические уголки. В луже, просвечивающей сквозь дощатый забор, кричали лягушки.

Такой дом он может уже купить.

Только зачем?

Не раздеваясь, он лег на край кровати, поверх одеяла, прикрыл глаза.

И ему вспомнилось, что он ловит бычков, потом тащит их на базар, и смуглый моряк протягивает ему новую майку с надписью «Бильбао». И еще вспомнился пляж, и орда пьяных друзей, веселых, хохочущих, вспомнился живой Коленька, сидящий с книгой на валуне, и обнаженная строгая девочка в кабинке для переодевания.