– Много будешь знать – скоро состаришься.

Быстро проглотив немудреный завтрак, боярин и княжич сели на лошадей и отправились в путь. Впереди них, размахивая плетью, скакал холоп, и многочисленные прохожие еле успевали расступаться. Перед воротами им преградили бердышами дорогу стрельцы. Лыков вздумал было ругаться, но рослые бородачи стояли молча, не обращая внимания на его гнев. Наконец, появился начальный человек и зычно спросил, какого им рожна надобно.

– Да ты что, пес, осатанел? Боярин князь Лыков перед тобой!

– Не лайся, господин, я на службе.

– Так что с того?

– В росписи о караульных и гарнизонных делах сказано, что посягающий на часового все равно что на царскую особу злоумышляет!

– Есть такое… – шепнул боярину Дмитрий.

– Ишь ты, – покрутил головой боярин, – да кто на тебя посягает, кому ты нужен! Меня в думе ожидают, а ты со своими людишками не пускаешь, а стало быть, государеву делу противишься!

– Приказ такой, никого не пускать!

– Случилось чего? – заинтересованно спросил Борис Михайлович.

– Не ведаю, боярин, мы только вчера с Ярославля пришли, а сей день нас на часы поставили и никого пускать не велели.

Пока они так препирались, показался какой-то подьячий с толстой книгой под мышкой и пером с вапницей в руках. Мельком взглянув на Лыкова, он шепнул пару слов старшему стрелецкого караула. Выслушав его, тот сразу сменил гнев на милость и, обозначив поклон, сказал:

– Не гневайся, князь, служба такая. Можешь проехать.

– То-то же!.. – пробурчал князь и ударил каблуками бока коня.

Миновав ворота, он развернулся к княжичу и недоуменно спросил:

– А чего это они из Ярославля, а кафтаны московские?

– Указ царский, – пожал плечами Дмитрий, – теперь велено во всем царстве одинаковую форму иметь. У стрельцов кафтаны красные, драгун – синие, пушкарей – черные, а солдаты в зеленом сукне ходить будут.

– Это же сколько деньжищ надо… – неодобрительно покачал головой боярин.

– Так не сразу, многие пока то, что есть, донашивают, а тут, видать, в Москву едучи, принарядились.

– Ну-ну, – криво усмехнулся дядюшка, – поигрался, значит, напоследок.

Внутри им снова преградили дорогу, но сей раз караульные узнали и Лыкова и его спутника.

– Щербатов, ты отколе взялся?

– Грамоту от воеводы привез!

– Царю?

– Нет, в приказ.

– Понятно, дорогу-то не забыл еще?

– А что, государь в кремле? – осведомился у караульных боярин.

– Не ведаю, господин.

Непонятно чему улыбнувшись, князь соскочил с коня и, махнув на прощанье Дмитрию, не теряйся, мол, двинулся к красным сеням. Палата, в которой собиралась Боярская дума, была уже почти полной. Князь с достоинством прошествовал к своему месту и опустился на лавку. Раньше они стояли вдоль стен, и бояре постоянно ругались друг с другом из-за мест, ибо каждый почитал себя самым родовитым и достойным, а потому не желал садиться ниже других. Однако когда государь вернулся из смоленского похода, он не стал терпеть этих склок и велел палату перестроить. Теперь лавки стояли в три ряда, полукругом окружая трон. Первый ряд был предназначен для дворян, на втором помещались окольничие, а на самом верхнем и неудобном сидели бояре. Для думных дьяков были устроены скамьи со столами по правую и левую сторону от царского трона. Если государь был в отъезде, то заседания должен был вести назначенный им боярин, и тогда для него ставили отдельное кресло.

– Что обсуждать-то будем? – осведомился Борис Михайлович у Хованского.

– Как что? – пожал плечами тот. – Раз королевич Владислав на нас идет, стало быть, денег надобно дать на ратных людей.

– Где же их взять?.. – горестно спросил Лыков.

– Как где, ты разве не слыхал, что Строгановы двадцать тысяч прислали?

– Поторопились… – буркнул тот.

– Ты что сказал? – не расслышал его Иван Федорович.

– Услышал Бог наши молитвы, говорю, – расплылся в улыбке Лыков, – а что, государь к нам выйдет?

– За ради такого дела – наверняка, – пожал плечами тот и, тут же насторожившись, пристально взглянул на собеседника: – А ты чего так лыбишься, будто на дороге яхонт[43] нашел?

– Тут разве заранее узнаешь, где найдешь, а где потеряешь?

Хованский хотел еще что-то спросить, но передумал и, с тревогой оглядевшись, застыл на своем месте. Лыкову, напротив, спокойно не сиделось, и он то и дело ерзал, как будто ожидая, что вот-вот что-то случится, и поднимется тревога. Но время шло, и ничего не происходило, так что боярин все больше начинал нервничать. Наконец все собрались, и вперед вышел Иван Никитич Романов.

– Пока не пожаловал государь, вести заседание мне велено! – объявил он собравшимся.

Присутствующие, ни слова не говоря, поднялись и, коротко поклонившись боярину, плюхнулись назад. «Дурья башка, – так и хотел крикнуть Романову Лыков, – да ты хоть гонцов в Кукуй послал бы!» Однако приходилось сидеть и ждать, когда же, наконец, царские ближники спохватятся и узнают, что их власти пришел конец. Но время шло, Иван Никитич вел заседание, присутствующие что-то говорили, иной раз даже бранясь, а Борис Михайлович их не слышал, клокоча внутри, будто охваченный лихорадкой. Из этого состояния его вывел только толчок соседа, встань, мол, и вернувшийся в реальность боярин с изумлением увидел, как в зал заседания входят рынды, затем Вельяминов, а вслед за ним целый и невредимый царь Иван Федорович Мекленбургский. Лыков в отчаянии даже попробовал протереть глаза, но проклятый морок и не думал пропадать, а совсем напротив, прошел к своему трону и, милостиво кивнув собравшимся, уселся на него. Терпеть подобное зрелище сил уже не было, и схватившийся за грудь князь медленно сполз на скамью.

– Что там с боярином? – осведомился я, увидев, как тот падает на свое место.

Соседи кинулись к Лыкову, но не смогли сказать ничего определенного, кроме того, что Борис Михайлович хвор.

– Так чего толпитесь, дайте ему воды, а лучше людей кликните да вынесите болезного на воздух, а то тут у вас духота такая, что и здоровый зачахнет!

Дождавшись когда боярина вынесут, я кивнул Никите, и тот дал знак думным дьякам. Старший из них, Траханиотов, вышел вперед и стал зачитывать один за другим указы. В первом из них подтверждались льготы «именитых людей» Строгановых и объявлялось о моем к ним благоволении. Вторым объявлялось о создании нового приказа – Рудных дел. А третий гласил, что отныне всякому верному подданному, невзирая на чин и достоинство, не только дозволено, но и вменено в обязанность искать месторождения полезных ископаемых на всех землях, будь они государственными, вотчинными или монастырскими. Обо всех находках требовалось докладывать в новый приказ, а тот, в свою очередь, пошлет специалистов проверить эти известия. Думцы, немного выбитые из колеи происшествием с Лыковым, не сразу сообразили, в чем тут дело, но постепенно вникли и включились в дискуссию.