Обмякшего и не верившего, что остался целым Охрима утащили в камеру, а в пыточную с деловым видом отправился благообразный старичок с добрыми глазами. Какое-то время он пропадал там, очевидно, наводя порядок и складывая разобранные нами пыточные орудия, а вернувшись, с назидательным видом заявил:

– На первый раз все верно сделали, инструмент злодею показали, а пытать не стали. Так и верно, так и положено!

– Это кто такой грамотный? – лениво поинтересовался я.

– Кат тутошний, – отозвался Никита.

– Кат… в смысле тут что, палач есть?

– Конечно, все как у людей.

– И ты знал?

– В своих приказах я всех знаю.

Пока я соображал, как бы пообиднее отматерить своего верного окольничего, смекнувший, в чем дело, Анисим согнулся от хохота. Потом к нему присоединился Федька, а за ними, махнув рукой, стал смеяться и я. И только Вельяминов, удивленно посмотрев на нас, с недоумением сказал:

– Я думал, ты сам хочешь попробовать… для тайности!

Так уж заведено, что день русского царя должен начинаться с церковной службы и ею же и заканчиваться. Увы, я, наверное, не слишком хороший христианин, потому что следовать этому правилу у меня не очень-то получается. Не то чтобы я противился, просто так само выходит. Вот и вчера не вышло: пока все необходимые распоряжения раздал, пока вернулись люди, посланные разыскивать Телятевского, пока я их одного за другим выслушал, потом надо было навестить Кукуй и проститься с беднягой фон Визеном…

Приведенное в относительный порядок тело майора находилось в лютеранской кирхе. Возле гроба сидела его жена – бледная худая женщина с заплаканным лицом, и дети, четырнадцатилетняя Эрика и восьмилетний Август. Увидев меня, вдова поднялась и попыталась поклониться, но, как видно, силы ее уже были на исходе, и бедная женщина едва не свалилась на пол.

– Не надо вставать, фрау… Берта, – припомнил я ее имя, – вам нужно беречь силы.

– Ах, ваше величество так добры к нашей семье… – пролепетала она слабым голосом, – ваш приход – большая честь…

– Ваш муж погиб на моей службе, – мягко прервал я ее, – и это самое малое, что я могу для вас сделать.

– Мой бедный Михель так гордился тем, что служит вашему величеству… – всхлипнула она. – Боже, как мы теперь будем жить!

– Вам не о чем беспокоиться, фрау Берта: ваши дети – мои дети. Я позабочусь, чтобы вы ни в чем не нуждались.

– Благослови вас Бог!.. Эрика, Август, благодарите его величество!

– Благослови вас Бог, государь, – всхлипывая, отозвалась девочка, а мальчик плотно сжал губы и ограничился поклоном.

– Отец Рудольф, – обернулся я к пастору, – позаботьтесь, чтобы все было пристойно.

Видеть семью фон Визена было невмоготу, и я поспешил выйти из кирхи. Остановившись на пороге и вздохнув полной грудью, я собирался уже вскочить на коня, но заметил, что в толпе местных жителей стоят старый Фриц и Лизхен с маленькой Мартой. Не обращая внимания на любопытные взгляды, я подошел к ним.

– Давно вы здесь?

– Мы знали, что вы непременно придете попрощаться с господином майором, – чуть дребезжащим голосом пояснил старый Фриц. – Сказать по правде, я полагал, что лучше подождать вас дома, но Элизабет настояла, и я пошел с ними.

– Ты не ошибся, старина… но почему вы не стали ждать меня дома?

– Прошу меня простить, ваше величество, – присела в книксене Лизхен, – но я боялась, что вы опять не пожелаете навестить нас.

– У меня было много дел.

– О, не подумайте, я никогда бы не осмелилась упрекать вас, но…

– Что «но»?

– Я боюсь.

– Боишься, но чего?

– Всего, мой господин. Я никогда не была трусихой, да и профессия маркитантки не для робких… но теперь я боюсь! Боюсь всего. Того, что вы больше не придете, и мы с малышкой Мартой останемся одни. Того, что ваши подданные сделают что-нибудь ужасное с нами. Мы совсем чужие в этой стране, и я постоянно боюсь, что с нами что-то случится.

– Что ты хочешь, Лизхен? – устало спросил я свою многолетнюю любовницу.

– Наверное, не стоит вести такие разговоры на улице, – ворчливо прервал нас старый Фриц. – У местных скоро уши отвалятся от любопытства.

– К черту любопытных! Раз уж вы пришли сюда, я хочу знать, что вам нужно?

– Скажите, Иоганн, – помялась Лизхен и пытливо взглянула мне в глаза, – вы ведь не собирались сегодня навещать нас?

– Что за вопрос?..

– Вы даже не попытались меня опровергнуть… значит, это правда.

– Полно, Лиза, что за вздор тебе приходит в голову!

– Иоганн, я хочу уехать. Я очень боюсь за себя и за маленькую Марту. Два года назад, когда Анна уговорила Карла уехать, я думала, что она дура. Вы ведь благоволили к ней, да и Карл был у вас на хорошем счету, а его кузен того и гляди станет генералом. Но она уговорила его все бросить и вернуться в Германию. И вот теперь я понимаю, что это я дура, а Анна все сделала правильно. Может быть, Карл не сделает такой карьеры, как Хайнц, но они будут иметь свой дом, семью и спокойную жизнь.

– Ты хочешь спокойной жизни?

– Да, хочу, для себя и для нашей дочери. Разве это так много?

– Послушай меня, девочка: если ты хочешь уехать, то я не стану тебя задерживать. Я знаю, ты кое-что скопила и вполне сможешь устроиться на новом месте и жить припеваючи. Но я ни за что не позволю тебе увезти дочь. У меня слишком много врагов, и если хоть кто-нибудь догадается, кто отец малышки Марты, я не дам за вашу жизнь и медной полушки. Эти люди никогда не решатся бросить мне открытый вызов, но с удовольствием отыграются на вас. Ты боишься, и я это понимаю, но если вы не будете рядом со мной, я не смогу защитить вас.

Закончив говорить, я наклонился и подхватил девочку на руки. Обычно она дичилась меня и старалась вырваться, если я пытался приласкать ее, но на этот раз малышка была на удивление смирной и лишь удивленно моргала своими пронзительно голубыми глазками. Поцеловав дочку, я поставил ее на землю и, вернувшись к коновязи, вскочил в седло.

– Если Анна хотела спокойной жизни, – сказал я Лизхен на прощанье, – то она сделала чертовски неудачный выбор.

Покинув Иноземную слободу, я остановился в нерешительности. Возвращаться в кремль не хотелось совершенно, в последнее время его стены просто давили на меня, не давая свободно вздохнуть.

– Куда прикажешь, государь? – подал голос едущий за мной следом Вельяминов.

– Никита, а у тебя баня топлена? – неожиданно спросил я у него.

– Коли повелишь, так недолго и истопить, – пожал плечами в ответ окольничий.

– Ну раз недолго, так поехали.

Как оказалось, баню все-таки топили, и вскоре мы и присоединившийся к нам Анисим до исступления хлестали друг друга вениками, изнемогали от жары на верхнем полке и, наконец, измученные, но чувствующие себя чистыми душой и телом, сидели бок о бок на лавке в полутемной горнице. Тихонько скрипнула дверь, и к нам зашли Алена и названые дочери Пушкарева. Девушки принесли квас, оказавшийся как нельзя кстати.