– Какого черта грабить банк и остаться в двух шагах от него?

Безымянный полицейский смотрел на машину преступников. Примерно так же он стоял, когда Бронкс подошел, – его словно засасывало туда.

– Джон? Вам это понятно? Чертовски вызывающе! Ограбить банк, сесть в машину, проехать полторы сотни метров, припарковаться. А потом… ждать.

Джон. Он назвал его по имени. Черт, опоздал. Теперь настал черед Бронкса назвать его по имени, показать, что узнал, подтвердить, что они встречались.

– Нет…

Чувство вины. Черт. В разгар поисков четырех вооруженных грабителей? Теперь он словно преуменьшал человека, который помнил его и его имя.

– … я тоже не понимаю.

Все по местам.

Рация у безымянного была справа на воротнике, отчетливый, громкий голос, которому не мешало бы быть поспокойнее, чтобы в фургоне не услышали.

Пять, четыре, три, два, один… Штурм.

Из темноты один за другим вынырнули люди в черном, в касках, бронежилетах, с оружием на изготовку – восемь человек в едином движении. Джон Бронкс видел такое раньше, несколько раз. И несколько раз чувствовал сам. Выйти навстречу, чтобы силой обуздать насилие. Он никогда не видел своими глазами, как происходит ограбление, но много раз изучал записи камер наблюдения, и было ясно, что полицейские в форме, окружающие машину, руководствовались теми же мотивами, что и люди в лыжных масках внутри нее, – впереди враг, сейчас увидим, на что я способен, смогу ли выполнить то, для чего натренирован, и остаться невредим.

Восемь теней двигаются вперед.

Одна остановилась у бетонных опор, взяла на мушку водительское сиденье. Две стали на колено и прицелились в длинный безоконный бок фургона. Еще две приблизились к машине с другой стороны, взяли на прицел заднюю дверцу.

Он уже не чувствовал дыхания у себя на затылке. Безымянный полицейский не дышал, замер.

Двое из трех остальных спецназовцев продолжали движение к машине, остановились в одном парковочном месте от нее, заглянули в кабину. Пусто. Кто бы ни прятался внутри, сидел не иначе как в глубине кузова, и все оружие целилось туда.

Третий спецназовец подкрался к боковой дверце, направил на нее фонарик.

Машина не заперта.

Он осторожно взялся за ручку, рванул дверь в сторону, а сам бросился наземь.

Ни вспышек дульного пламени.

Ни выстрелов, гулко отдающихся от бетона.

Ни криков, ни ненависти, только голос по радио.

Машина пуста.

Лео встряхнул красивую бутылку, и пробка выстрелила. Шампанское “Поль Роже” вспенилось через край узких бокалов, когда они пили за свое первое ограбление банка, распевая песни и обнимаясь. Аннели выпила и налила себе еще. Винсент, не проронивший ни слова с тех пор, как они вышли из банка, поднял бокал и завопил, в точности как Феликс, отбросив самоконтроль, который их всех объединял, к которому они при необходимости могли вернуться и черпать в нем силу. Яспер без умолку болтал о том, как расстрелял и открыл все сейфы в хранилище, и произносил тосты голосом, бурлящим от шампанского.

Все по местам.

Они замолчали, наклонились к полицейскому сканеру, стоявшему посредине журнального столика среди недопитых стаканов с пивом и только что откупоренных бутылок виски.

Пять…

Скрипучий голос производил обратный отсчет, а восемь вооруженных спецназовцев начали продвигаться к фургону.

… четыре, три, два, один…

Голос умолк, так же как умолкли голоса в этой комнате, послышались новые звуки, не слова, но тем не менее вполне красноречивые:

шорох шагов

тяжелое дыхание

скрип автомобильной дверцы

А дальше…

… самый мощный и ясный звук:

тишина

Тишина, возникающая, когда люди стоят плотной кучкой, прислушиваясь к побежденному противнику.

Машина пуста.

А дальше – они хохочут, снова поднимают бокалы, произносят торжественные тосты, приносят новые бутылки, чтобы открыть их и осушить. Лео огляделся вокруг, обвел взглядом лица, одно за другим. Ему смеяться незачем; он в клочья разнес превосходство полиции, эти гады стоят теперь возле первого фургона, не имея ни малейшей зацепки, теряясь в догадках насчет того, как четверка грабителей сумела удрать.

Дай медведю в нос и танцуй, жди, когда противник испугается, целься прямиком туда, где он сильнее всего, а значит, и уязвимее, – используй насилие, чтобы лишить его ощущения безопасности, заменить ее растерянностью.

И тогда действуй, бей в эту брешь.

Люди считают ощущение безопасности совершенно естественным, но это не более чем иллюзия. Хаос и порядок, как две змеи, плотно переплетены и меняются местами, стоит пересечь границу, о существовании которой никто даже не подозревает. Насилие создает брешь. Время, которое он остановил для тех, кто лежал в банке на полу, для тех, кто кричал по рации, что преступники палят без разбору, – время – вещь непостижимая, поскольку лишена логики. Потому-то растерянное недоумение нарастало, и он выигрывал трехминутную свободу действий.

– Винсент?

Среди поздравлений и шампанского Лео наблюдал за Винсентом, который никогда не позволял себе так шумно выражать свои мысли и чувства.

– Да?

– Идем со мной, Винсент.

– Куда?

– Идем.

Они оставили веселье, сдобренное теперь смесью дорогого спиртного и густого табачного дыма, ушли на кухню, где стояли бутылка виски и два стакана, каждый налил себе щедрую порцию. На улице было темно, и кухня соседского дома казалась освещенной сценой, где молодая женщина поставила на круглый стол стеклянную миску, молодой мужчина усадил младенца в высокий стульчик, пристегнул ремешком, надел на него нагрудник, дал в руки ложку – мол, ешь сам.

– Помнишь? Ты всегда выплевывал банановое пюре.

– И сейчас выплюну.

– Зато любил консервированные персики. Если я нарезал их кубиками.

Тебе был всего год. А мне только сравнялось восемь. Целую жизнь назад.

– Сегодня ты хорошо поработал.

– Нет. Я медлил.

– Но позднее. Ни единой ошибки. Вскочил на стойку, забрал ключи от хранилища, открыл дверь Ясперу, обчистил кассы. Все четко по плану.

– Я сомневался. Медлил. Все могло пойти к чертовой матери.

– Ты выполнил задачу. Верно? Три минуты мы держали там все под контролем. Вот так ты должен на это смотреть, Винсент: мы были в безопасности, а все остальные нет. Потому-то у нас было время исправить ошибку, которую не принимали в расчет.