Я несколько лет жил на востоке Америки (в Нью-Джерси и Бостоне) и за это время не раз встречался и сблизился со всеми троими: Бинки, Гэри и Сонни. Хоть мы и жили далеко друг от друга, но на протяжении долгого периода работали вместе, поэтому иногда, разумеется, встречались лично, чтобы обсудить какие-то важные моменты и заодно вместе пообедать или поужинать. Такое тоже бывает везде, не только в Америке. Нельзя повесить всю работу на агента и не видеться годами с редактором, мол «делайте что хотите». С таким подходом даже у самых работящих редакторов охота трудиться пропадет. Разумеется, очень многое еще зависит от конкретной вещи – если она сильная, то можно и устраниться, но, честно говоря, я не был настолько уверен в моих произведениях. Да и по своей натуре если уж я за что-то взялся, то по крайней мере зависящее от меня буду делать в полную силу. В общем-то, что я уже один раз проделал в Японии после дебюта, теперь я повторял по второму разу – в США. Как будто в результате перезагрузки все обнулилось, и я снова стал дебютантом.

Я отправился в Америку покорять местный рынок потому, что в Японии было совсем неинтересно. Я чувствовал, что просто тяну и теряю время. Вторая половина восьмидесятых годов в Японии ознаменовалась «экономикой пузыря». В этих условиях зарабатывать на жизнь «писательством» было несложно. Население перевалило за сто миллионов, из которых подавляющее большинство (почти все) умели читать по-японски. А это огромная читательская аудитория. Экономика была на пике, причем настолько, что это даже привлекло к Японии внимание всего мира, и издательский бизнес тоже процветал. Акции выросли, цены на недвижимость взлетели, денег было в переизбытке, новые журналы появлялись один за другим, потому что в них можно было публиковать сколько хочешь рекламы. Работы было вдоволь. Причем некоторые заказы выходили ну очень уж «аппетитные». Например, один заказчик предлагал мне поехать куда угодно, в любую точку на глобусе, имея неограниченный бюджет, и написать книгу о моем путешествии. Другой совершенно незнакомый человек обратился ко мне с предложением пожить год во Франции в его новоприобретенном шато, чтобы за это время написать там новый роман (я вежливо отклонил оба этих щедрых предложения). Вспоминаю это сегодня, и даже не верится, что такое было на самом деле. Даже если романы – главное авторское блюдо – продавались не очень, то вполне можно было достойно прожить на таких вот «закусках» и «перекусах».

Мне вот-вот должно было стукнуть сорок (а для писателей это очень важный период), но я совсем не мог радоваться окружающей меня действительности. Есть выражение «в растрепанных чувствах», так вот такими эмоционально растрепанными были все вокруг. Везде была какая-то возня, копошение. Разговоры были только о деньгах. Сидеть и размеренно писать в таких условиях роман было невозможно. Я постепенно все явственней ощущал, что еще немного – и, сам того не заметив, заражусь этим странным настроением. Я желал оказаться где-нибудь в другом месте – там, где смогу почувствовать живительное напряжение и покорить новые рубежи. Хотел, чтобы у меня были новые возможности. Я все чаще думал об этом и в итоге в конце восьмидесятых уехал из Японии и начал жить за границей.

Кроме того, мои произведения и я сам лично вызвали в Японии весьма бурную негативную реакцию. Вообще-то я придерживаюсь мнения, что «люди не без изъяна пишут прозу не без изъяна. Так что пусть говорят что хотят», и поэтому старался не обращать внимания, не принимать близко к сердцу.

Все же для относительно молодого человека, которым я тогда был, слышать такую несправедливую – а я все чаще воспринимал ее именно так – критику в свой адрес было непросто. В какой-то момент эти замечания стали слишком уж личными, они затрагивали моих родных, о которых писали какие-то небылицы, выдавая их за реальные факты, а некоторые критики позволяли себе откровенные персональные нападки. Зачем это нужно, я не понимал – мне было уже не только неприятно, а даже как-то удивительно.

Когда сегодня я оглядываюсь на то время, я думаю, что, возможно, именно так выражалась общая фрустрация, которую тогда переживало японское литературное сообщество (писатели, критики, редакторы). Книжный мейнстрим в тот период с огромной скоростью терял влияние и смысл существования, и в литературных кругах царили недовольство и упаднические настроения. На самом деле тогда медленно, но верно происходила смена парадигмы. Но с точки зрения литературного истеблишмента это было прискорбное, невыносимое состояние «на грани краха». Многие из них видели в моей прозе, а также в самом моем существовании одну из реальных угроз существующим устоям. Меня считали вредителем и зачинщиком. Как лейкоциты кидаются на вирус, они бросались на меня, чтобы уничтожить заразу. Такое вот у меня ощущение. А еще думаю, что если уж такое существо, как я, могло потрясти устои, то, может быть, что-то не в порядке с самими устоями?

«То, что пишет Мураками-сан – это в конечном итоге всего лишь переделка западной литературы. Такая проза не может быть востребована нигде, кроме Японии…» – Я довольно часто слышал похожие вещи в мой адрес. Я сам, разумеется, вовсе не считал свою прозу «всего лишь переделкой западной литературы», более того, с ее помощью я стремился найти, нащупать новые позитивные возможности для использования лингвистического аппарата японского языка. Не буду утверждать, что мне ни разу не пришла в голову мысль вроде: «Ну хорошо, раз вы так говорите, то, наверное, вы хотите, чтобы я проверил, будет ли востребована моя проза за границей?» Хоть я и не из тех, кто терпеть не может проигрывать, но если, скажем, есть что-то непонятное, и с помощью проверки его можно сделать понятным, то я вряд ли откажусь попробовать. Такая черта у меня есть, это да.

Ну и кроме того, если окажется, что я могу жить и работать за границей, значит, у меня появится возможность сократить до минимума общение с нашим тяжелым литературным истеблишментом. Можно будет просто их игнорировать, что бы они ни говорили. В одно ухо вошло – в другое вышло. Шанс получить такую возможность стал для меня еще одним стимулом для отъезда за границу: «А что? Почему бы разок не попробовать?» Если вдуматься, то эти символические «побои критикой» дали мне шанс уехать из Японии, то есть на самом деле мне, наоборот, очень повезло, что меня ругали. А ведь могли бы и захвалить до смерти. Страшно подумать!

Когда меня начали публиковать за границей, я больше всего был рад, что нашлось много людей (и читателей, и критиков), которые говорили и писали мне, будто мои произведения оригинальны. «Мураками-сан, ваши книги не похожи ни на одну другую». Тут была важна не столько высокая или низкая оценка произведения, сколько само мнение, что «вот этот автор пишет не так, как другие», которое преобладало среди прочих. «Оригинальные произведения» – значит, у меня есть свой ни на что не похожий стиль. Для меня это был лучший комплимент из возможных.

Как только мои романы начали продаваться за границей, вернее, как только в Японии узнали об этом, сразу стали выдвигать теории: «Книги Мураками-сан хорошо продаются за границей, потому что они написаны простым языком – их легко переводить и сюжет понятен даже людям из других стран». Я немного удивился: «Послушайте, но разве раньше вы не говорили прямо противоположные вещи?» Ну да ладно, ничего уж тут не поделаешь. В мире немало людей, которые, куда ветер подует, туда и повернут и запросто скажут вещи, не имеющие под собой никакого основания.