всем этим домашним хаосом, сидя в бархатном кресле, как на троне. Облаченный по случаю жары в один лишь засаленный розовый атласный халат прямо на голое тело, он то и дело вскакивал и подлетал к слугам, крича, что все они делают не так.

Узрев экипаж с Комаровским и Клер, он, казалось, даже не удивился. Они поздоровались вежливо и церемонно.

– Наслышан, наслышан я, граф, что вы взяли расследование обрушившихся на нас бед в свои твердые руки. И безмерно сему рад, – объявил Пьер Хрюнов. – Мадемуазель, примите мои глубочайшие извинения – я, опять же, наслышан о происшедшем с вами и как суверен и владелец здешних земель, местный, так сказать, абориген прошу вас о снисхождении – не судите строго с английской колокольни то, что здесь у нас творится. Это фатальные издержки, мадемуазель, и прямые последствия.

– Издержки и последствия чего, князь? – спросила Клер по-французски, потому что именно на этом языке и приветствовал их Хрюнов, грассируя и картавя.

– Последствия тлетворных европейских либеральных ценностей, кои словно чума накрывают наше многострадальное Отечество, становясь причиной и зимнего восстания в столице, и разного разбойного шатания и непотребства здесь, в наших родных подмосковных пенатах. – Пьер Хрюнов всплеснул руками. – Пора, пора нам повернуться к Европе задом, а к нашим исконным традициям и обычаям передом! Вот взгляните. – Он указал на корыта, где дворня мяла лыко, шпаря его кипятком, и на чаны с бельем. – Простые способы поддерживать телесное здоровье, что еще наши предки знали, но под гнетом европейского просвещения позабыли. Зола и моча – природные пятновыводители, кора дуба – лекарство от всех недугов. Предки наши настойкой коры дуба лечились и боярышник заваривали, пили, а нам все пилюли немецкие подавай да одеколон! Я учу день и ночь своих холопов, как пользоваться старинными проверенными средства… а куда вы так пристально смотрите, мадемуазель?

– Нет, ничего, простите, я вас внимательно слушаю, князь. – Клер отвела глаза.

Ее поразила одна деталь: когда Пьер Хрюнов, жестикулируя, повествовал про «кору дуба», розовый атласный халат на его жирной груди разошелся, и зоркая Клер увидела на белой коже багровые полосы, похожие на следы старых заживших шрамов. Более того, на толстых руках, на предплечьях Пьера Хрюнова, которые при жестикуляции широкие рукава халата открыли почти до локтей, тоже виднелись точно такие же багровые зажившие полосы.

Хрюнов плотно запахнул халат, натянул рукава почти до ладоней и, словно отвлекая их от себя, живо указал на трех бородатых мужиков в посконных рубахах и лаптях, на которых лакеи напяливали странного вида корсеты из ремней и железных пластин с подобием стального мешка внизу живота.

– Это тоже ваше изобретение, как и кора дуба? – поинтересовался Евграф Комаровский.

– О да, граф! Сие мой великий прожект, мой дар народу – корсет против… так сказать, презренного, еще в Библии упомянутого греха Онана, против рукоблудства. – Пьер Хрюнов и хотел, и одновременно смущался говорить при Клер о своем изобретении, но гордость восторжествовала: – Три подопытных – здешние мужики мои Андрон, Агафон и Никита, и на всех разные модели корсета, усовершенствованные! Соблаговолите видеть, как это работает. То есть полная недоступность причинного места мной гарантирована во всех трех моделях корсета.

– Ваше светлость, барин, да как же спать-то в нем? Как в клетке железной себя чувствуем! – гудели печально Андрон, Агафон и Никита. – Да кака така пытка нам, казнь египетская! За шшштооо?!

– Вижу, вы заняты по горло свершениями, мсье Пьер, на благо нашего великого Отечества, – непередаваемым тоном жандарма брякнул бодро Евграф Комаровский. – Но у нас к вам неотложное дело в связи с расследованием убийства семьи стряпчего. Я должен задать вам вопросы о вашем отце.

– Мы с ним не общались много лет, вели судебный спор, отец мой умер в позапрошлом году, но знамя семейной свары подхватил мой младший брат.

– Я хочу спросить вас о вашем настоящем отце. Об Арсении Карсавине.

Выражение лица Пьера Хрюнова изменилось. Он вспыхнул и сразу побледнел, отступил, еще плотнее запахнул атласный халат, затянул пояс. Вздернул подбородок, прищурил темные глаза свои, заплывшие жиром.

– Вижу, что и до вас, Евграф Федотович, дошли здешние вздорные сплетни и слухи. Арсений Карсавин не мой отец – это все, что я могу вам заявить. Оревуар!

– Нет, не оревуар, помилуйте! Мы только начали выяснять сей важный вопрос. – Комаровский надвинулся на него, толстый Хрюнов моментально сник. – Ваш отец, князь, был в том уверен, он вас лишил первородства, своего имени, титула и наследства.

– Не лишил, а лишь пытался, ему по суду сие удалось лишь наполовину. – Пьер Хрюнов отвечал холодно. – Он отобрал у меня только наследство, но не смог забрать всего остального. Да это и невозможно! Потому что обвинения его клеветнические и лживые. Он объявил меня бастардом, не своим сыном! Причем поступил так, когда мне было уже двадцать семь лет, а до этого где он был, если подозревал что-то? Наша позиция в суде основана на сих фактах и…

– Вам сейчас сорок, – заметил Комаровский. – Тринадцать лет назад Арсения Карсавина убили слуги, и вскрылось его тайное завещание, по которому он вам оставил львиную долю своего имущества. И после этого ваш отец-князь отказался от вас и затеял судебный процесс, я прав? А Карсавин в своем завещании называл вас своим сыном? Если надо, я подниму документ из архива.

– Поднимайте. – Пьер Хрюнов недобро улыбнулся, но злая усмешка потонула в его пухлых щеках. – Поднимали в суде, оглашали. Нет там ничего такого. Нет и не было. А мой батюшка-князь просто спятил на старости лет. Он лишился ума, так же как и старик Черветинский после своего апоплексического удара. Это вздорная старческая блажь, не более того. Но она была подхвачена всей нашей чертовой семейкой – моими сестрами, братом, родственниками. Она слишком дорого мне обошлась и обходится до сих пор. И в здешней округе породила самые дикие и бредовые слухи. Вы наверняка их уже собрали на меня, как компрометирующие сведения.

– Но вы ведь общались с Арсением Карсавиным? – заметила Клер. – Помните, вы спрашивали у меня как-то, что за человек был Байрон. Так и мне любопытно – что за человек был тот, кого в здешних местах крестьяне так боятся, окружают столь мрачным ореолом и зовут Темным?

– Да, Темным. И еще Тем, кто приходит ночью, и пугают им своих сопляков. – Пьер Хрюнов состроил страдальческую гримасу. – Мадемуазель, ну нет, только не вы с вашими передовыми взглядами, с просвещенным английским умом… Лично вам я скажу по секрету – Арсений Карсавин был очень сложный человек. Он, как