В мирное же время он был директором их оркестра, который в тридцатые годы попал под крыло всесильного железнодорожника Лазаря Моисеевича Кагановича.

Все знали, что братья Покрасс руководят оркестром железнодорожников, поэтому по звонку нашего Кагановича все вставали смирно и решали любые вопросы.

Братья подшучивали, что его за эти штучки посадят, но посадили Льва Моисеевича только через двадцать лет, на излёте хрущёвской оттепели, за нарушение правил валютных операций. Учли все его былые заслуги и дали десять лет строгого режима.

Патриотов меньшего калибра расстреляли.

Однажды Лев Моисеевич остановил меня для разговора:

– Марик, вы почему не приходите ко мне бриться?

– Лев Моисеевич, я сам как-то привык. Да и некогда.

– Послушайте меня сюда, нельзя привыкнуть нормальному человеку бриться лезвием «Нева» – это можно делать только по приговору суда, или по зову Партии. Заходите, мы евреи должны чаще бывать вместе.

– Так у вас же там вечно отирается это говно Якобсон.

– Послушайте меня, Марик, сюда. Я вам даже больше скажу, как еврей еврею. Да – это говно! А чтоб вы лучше меня поняли – это очень вонючее говно! Но, дорогой мой, это наше с вами говно. И от этого вам с вашим носом никуда не деться! С какими бы блатными вы не водились, и в каком бы авторитете вы у них не были, вы всё равно еврей. И для них, и для себя. Так вот, крепко послушайте старого человека. Если это говно скажет вам, на минуточку, что вы грязный еврей, то вы пойдёте и умоетесь! И всё! Вы только подумайте, что вы только что услышали. Вы просто умоетесь, потому что это говно не имело в голове ничего другого, что вам сказать. И вам никого не надо бить табуреткой по голове, чтобы сравняться с русскими. А!? Как вам это нравится? Так я вам скажу, на минуточку, ещё кое-что: «Всякий народ должен иметь право на своё говно», а то скажут, что мы опять выпендриваемся. Мало того, мы должны иметь своих жуликов и бандитов, и это никого не должно волновать, потому что мы народ и у нас не только чемпионы по шахматам.

– Лев Моисеевич, но никогда евреи не работали на кума, и не было в лагерях еврея – педераста! А этот работает на кума, и ещё гордится этим! Еврей – мент это стыдно!

– Чтоб я так умер, как он работает на кума… Кто, покажите мне пальцем кто от него пострадал, кто!? Ну дал Якобсон подписку, чтоб его оставили в покое, и пускали жену на свидание, но тут же рассказал об этом каждой бродячей собаке. И где ему брать информацию, в постирочной? Не судите так строго старика, ему и так тяжело.

Вы поймите, Марк, я ничего против русских не имею, у меня две жены были русские, и дай вам Бог такую еврейку. Первая, Катя, земля ей пухом, говорила на каждом углу «Лёва хоть и еврей, но очень хороший человек». Царство ей небесное. Она умерла в Ленинграде от голода, всё отдавая нашему Моничке. Потом ему всё отдавала её соседка – западная хохлушка. Я долго не мог забрать их из блокады, спасибо братья упросили Митю Шостаковича. С Моничкой и Галю привезли полумёртвую. Всё Моничке отдавала. Она долго жила с нами помогала мне по хозяйству, не могла с Моней расстаться, да и я жил с ней какое-то время. Так вот, она убирала в квартире со словами «Шоб жидивського духу не було». Брака настоящего у нас не получилось, но лучшего человека я в жизни не встречал. Это святая женщина. Я потом снова женился, уже на еврейке – пианистке, так Галя и убирать приходила и готовить, лишь бы я Моню не забирал из её коммуналки. Правда он, и сам от неё в жизни бы не ушёл.

А моя последняя жена только собой и была занята.

Правильная пословица «Хочешь хорошего мужа – выходи замуж за еврея, а хочешь плохую жену – женись на еврейке».

Где сейчас моя последняя жена и где Галя. Хотите посмеяться? Так хохлушка Галя, которая выметала из дома еврейский дух, с Мониной семьёй и с моими болячками, а еврейка Лиля уже давно замужем.

Только я вам, Марик, скажу так: «Еврейство не дар Божий, а тяжкий крест». Этим не нужно гордиться, но и нелепо этого стесняться. Так получилось.

Вы знаете я последнее время стал верить в Бога. В какого? Этого я ещё не знаю.

И тогда Нина Давыдовна Плоткина сказала: – Они сами себя загнали в угол. Поверьте. Марик, если они просуществуют больше десяти лет, я съем Вашу шляпу.

Они – это коммунисты. На дворе осень 1979 года. Нина Давыдовна – заведующая складом запчастей.

СССР силён, как никогда.

Невероятно! Но она практически не ошиблась. Все ошибались. И я в том числе. А она оказалась умнее и прозорливее всех.

Она всегда говорила умные вещи.

На мой естественный вопрос, что она столько лет делает на Севере, имея квартиру в Днепропетровске, она ответила:

Запомните, Марик, слова умной и, к сожалению, уже не молодой женщины:

– Важно, не где ты. Важно кто ты. Здесь я уважаемый всеми человек. Всеми.

И это была чистая правда. Нину Давыдовну Плоткину знали, уважали и любили все.

У меня для всего этого была особая причина. И вот почему.

Я уже больше полугода был на поселении. Одного из немногих меня оставили в городе, и я продолжал руководить лесобиржей, что до поры до времени всех устраивало. Всё у меня катило, как по маслу, и жаловаться было грех.

Однажды мне позвонили из политотдела Управления МВД и сказали, что я в списках на уборку картошки, и должен куда-то там явиться утром такого-то числа в рабочей форме.

Человек я законопослушный, и в воскресный осенний погожий день с большой группой работников Управления прибыл на огромное картофельное поле помогать выполнять Продовольственную программу.

Меня распределили в звено из девяти человек, всех офицеров, которое должно было на машине собирать полные мешки и отвозить их на овощную базу. Командовал и надзирал за всеми тружениками полковник Храпченко Владимир Ильич – начальник политотдела Управления.

На политические должности, как правило, попадали люди неумные и злые.

Тем и продвигались.

Храпченко был редкой скотиной и имел кличку Суслов, по имени тогдашнего главного идеолога страны – такой же редкой сволочи. Сам Храпченко, как и Суслов, не пил, не курил, был примерным семьянином, был аскетичен, немногословен, и ждал скорого перевода в Москву.

Окружающие ждали этого ещё больше.

Работали все весело. Картошка была крупная и чистая.

У моих офицеров с собой было и выпить и закусить, поэтому им было веселее всех.

Мы уже сделали несколько ходок на овощебазу, когда мужики о чём-то пошептавшись, заехали в лесополосу и сбросили в кусты девять мешков картошки.

Меня продуктами снабжал старшина батальона охраны Сидун, и мне эта картошка была без всякой надобности. Но выбиваться из коллектива невозможно, да и не знал я сколько там скинуто и кому.