Но Дина Альбертовна Утяшева не вызывала у меня никаких сексуальных эмоций.

И это при том, что заметных внешних недостатков у неё не было. Добрая, ровная в общении, образованная тридцатипятилетняя брюнетка была скучна и подавляла своим пессимизмом.

Она гордо называла себя башкиркой, но кого это в наше время волновало.

Работала она нормировщицей и была замужем за зубным врачом. Ее муж, Мурат, был высоким, светловолосым красавцем с огромными, мускулистыми руками.

Как раз тогда женщин перевели из отделения в новую контору на лесобиржу, где им по штату и положено было работать. Мы с ними сразу подружились, так что никакой субординации или отчуждения между нами не было и в помине.

Информация из конторы никуда не уходила, потому что работали там только уважаемые парни.

На севере в бригадиры или мастера случайные люди не попадали. Кто бы там позволил разной шелупони или ментовским ставленникам собой руководить.

Дина Альбертовна, как многие известные мне женщины, никаких поводов для близких контактов не давала, а к простым дружеским отношениям была расположена.

Она часто и подолгу сидела в моем кабинете и рассказывала про свою, не очень удавшуюся, жизнь. Это её печалило и она не переставала думать об этом. С мужем они давно охладели друг к другу, хотя проживали вместе и не ссорились.

Детей у них не было, и каждый жил своей жизнью.

На меня она смотрела так, как смотрят на сына или младшего брата и завидовала мне белой завистью, бесконечно повторяя, что общение со мной заряжает её энергией и желанием жить. Никакого повода для сближения она не давала. А мне подобное развитие отношений не могло просто придти в голову. У меня к тому времени была связь с некой сотрудницей. Дина Альбертовна мой выбор не одобряла, но внешне это почти никак не выражала, разве что, относилась к моей пассии подчёркнуто равнодушно.

Дина Альбертовна не позволяла себе хоть как-то нарушать установленный порядок, и я не помню случая, чтобы она дала кому-нибудь из зэков конфету или яблоко. Хотя другие женщины иногда баловали заключенных. Меня это тоже касалось.

Я встречал и прежде таких людей в системе и относился к этому с пониманием.

Поэтому я очень удивился, когда однажды она привела своего мужа в промзону, чтобы он занялся моими зубами. Установка зубных протезов в лагере не предусматривалась, и помощь была очень кстати.

Месяца два Мурат лечил меня в моём кабинете, пока не вылечил и заменив во рту всё, что было возможно. Деньги он взять отказался, и даже не принял в подарок появившиеся тогда электронные часы, которые я предусмотрительно приготовил.

– Вот освободишься, тогда и обмоем твои железки – и он, пожав мне руку, ушёл.

Нормальный мужик, хорошая женщина, а счастливой семьи не получилось. Мне было обидно за них обоих.

Мы продолжали общаться.

Наверное, в конторе кое-кто считал наши отношения более близкими.

Моя «мадам» сначала даже пыталась меня ревновать, насколько была на это способна, но потом и она убедилась, что мы просто дружим, если наши отношения можно было назвать этим словом.

Я же понимал, что только со мной Дина Альбертовна и отводит душу, поверяя мне свои тревоги и печали. А человеком она была очень ранимым и тревожным.

Я всю свою жизнь дружу с женщинами, и эта дружба ни разу меня не подвела и не огорчила. Относился я к ним всегда по-братски, и видимо, они это чувствовали и ценили.

Но, главное, я умел их слушать.

Любил же я всегда других, потому что это уже иная песня.

Однажды Дина Альбертовна сказала задумчиво, как бы про себя, что очень устала от жизни, и никакого смысла в ней не видит. И что давно бы уже рассталась с ней, если бы не боялась самого процесса умирания. Я не придал ее словам особого значения, потому что мысли мои были заняты совсем другим. Да, мало ли о чём говорят скучающие женщины…

Вскоре её избрали председателем поселкового совета, и она сменила место работы.

Иногда она мне звонила, но в телефонных разговорах исчезла доверительность наших бесед.

А потом произошло событие, в результате которого я оказался на месяц в изоляторе, а потом и на другой зоне.

В лагерной жизни ничего предсказать невозможно. Как, впрочем, и в обычной.

И как то мне сказали, что Дина Альбертовна умерла, задохнувшись угарным газом из-за рано закрытой печной задвижки.

Никаких подробностей мне не рассказали. Но я вспомнил о её желании умереть, а потому и не очень поверил в случайность происшедшего.

Мне было жалко Дину Альбертовну. И я всегда помнил о ней.

…Прошло четыре года.

На поселении я руководил лесобиржей и жил в городе.

Как это обычно и бывает, зуб мудрости заболел неожиданно и превратил мою жизнь в сущий кошмар.

Местный врач написал направление в Сыктывкар, а начальство дало разрешение выехать за пределы района.

После осмотра и рентгена меня отправили в кабинет хирургии, где я, к нашей обоюдной радости, увидел Мурата. Он долго меня мучил, удаляя злосчастный зуб. Потом отвёл в ординаторскую и велел лежать и дождаться окончания его смены.

До поезда было ещё часа два, когда мы на его новом «Москвиче» подъехали к вокзалу и устроились за столиком в ресторане.

У Мурата была новая семья и двухлетняя дочка.

Мы говорили и вспоминали обо всём на свете, кроме его бывшей жены, хотя она незримо присутствовала, потому что кроме неё нас ничего не связывало.

Но мы оба всячески уходили от этих воспоминаний.

И, когда я уже объявили о прибытии поезда, Мурат неожиданно сказал:

– Марк, а ведь Дина тебя очень любила.

Я растерянно произнёс:

– Ты хочешь сказать, что она это из-за меня?

– Нет, что ты! У неё это давно было в голове. Хотя!..

Он немного помолчал:

– Но из-за тебя, она умерла счастливой – он горько улыбнулся.

Она оставила для тебя целую тетрадь. Как-нибудь передам. Она где-то у матери.

Мурат проводил меня к вагону и, прощаясь, крепко обнял.

Он постоял напротив окна вагона, а когда поезд тронулся, пошёл по перрону, держа руку над головой.

Больше мы никогда не встречались.

В каждом лагере есть своя маленькая тюрьма, которая в те далёкие времена называлась БУР (барак усиленного режима).

И хотя мне осталось на новой зоне досидеть в нём всего три месяца, из-за вредности местного кума, по всем раскладам, получалось, что провести эти три месяца мне придётся в одиночестве, что особо не радовало.