336

Сущность природы. Отчего природа так поскупилась и не дала человеку возможности светиться: одному – ярко, другому – тускло, в зависимости от полноты внутреннего света? Отчего великим людям не дано явить себя миру во всей красоте восхода и заката, подобно солнцу? Насколько более понятной стала бы жизнь людей!

337

Будущая «человечность». Когда я смотрю на нынешнее время глазами человека какой-нибудь далекой эпохи, я не могу обнаружить в современном человеке ничего достойного особого внимания, кроме его своеобразной добродетели и болезни, именуемой «историческое чувство». Это зачатки чего-то нового и неведомого в истории: если бы отпустить этому росточку несколько столетий или даже больше, то в конце концов он мог бы разрастись и вышло бы чудесное растение с таким же чудесным запахом, благодаря чему жизнь на нашей дряхленькой земле стала бы гораздо более приятной, чем прежде. Мы, люди нынешнего века, постепенно начинаем создавать цепочку будущего мощнейшего чувства, мы постепенно присоединяем одно звено к другому – едва ли ведая при этом, что творим. Иногда мы даже склонны думать, что речь идет не о создании нового чувства, а об истощении всех старых чувств, – историческое чувство представляется еще чем-то таким бедным, холодным, так что многие, чувствуя на себе его холодное дыхание, становятся еще беднее, чем были, и холод проникает в них еще глубже. Другие в этом чувстве видят предвестье надвигающейся старости, и тогда наша планета кажется им грустной больной, которая, дабы найти в этом забвенье, воскрешает в памяти дни ушедшей юности. И в этом есть своя правда: это один из оттенков нового чувства – кто может прочувствовать историю всего человечества как свою собственную историю, тот ощущает в невиданных масштабах всю человеческую тоску – тоску больного, который мечтает о здоровье, тоску седого старца, который мечтает о пролетевшей юности, тоску влюбленного, которого разлучили с его возлюбленной, тоску мученика, который разуверился в своем идеале, тоску героя после битвы, которая не принесла больших успехов, но нанесла большие потери – сам он ранен и друг погиб; но нести в себе весь этот груз чужой тоски, найти в себе силы, чтобы нести ее и еще к тому же оставаться героем, который на заре следующего дня, возвещающего новую битву, приветствует восходящее солнце и свое счастье как человек, которому открыты грядущее и глубина веков, как благородный наследник, впитавший все благородство духа былых времен, наследник, взявший на себя большие обязательства, как самый знатный из всей древней знати, но в то же время как первенец новой знати, которая не знает себе равных и о которой в прежние времена никто и не мечтал; и все это принять к себе в душу – древнейшее, новейшее, потери, надежды, завоевания, победы человечества; и все это носить в Одной душе, и слить в одном Едином чувстве, – это должно даровать такое счастье, какого еще не знал ни один человек, – божественное счастье, пронизанное властью и любовью, исполненное слез и смеха, счастье, которое, как предзакатное солнце, не устает одаривать своими неисчерпаемыми сокровищами, ссыпая в море несметные богатства, и так же, как оно, только тогда чувствует себя богаче всех, когда беднейший рыбак будет грести золотым веслом! И будет имя тому божественному чувству – человечность!

338

Воля к страданию и состраданию. Выгодно ли вам самим считать главным достоинством способность к состраданию? И выгодно ли страждущим ваше сострадание? Но давайте пока оставим на некоторое время без внимания первый вопрос. То, что причиняет нам самые глубокие страдания, то, что особенно задевает нас за живое, – это, как правило, недоступно пониманию других: в этом смысле мы остаемся тайной и для наших ближних, даже если мы питаемся из одного котла. Стоит, однако, кому-нибудь только заметить, что мы страдаем, как наше страдание становится предметом тщательного разбора, который только опошляет его; ведь сущность сострадания заключается в стремлении лишить чужое страдание неповторимой индивидуальности: наши «благодетели» не хуже наших врагов умеют умалять наши достоинства и силу воли. Есть что-то оскорбительное в том интеллектуальном легкомыслии, с каким всякий сострадалец изображает из себя само провидение, когда одаривает своим милосердным вниманием какого-нибудь несчастного: он не имеет ни малейшего представления о всех тех внутренних переплетениях и сплетениях, которые как раз и составляют мое несчастье или твое несчастье! Моя душа не позволяет растрачивать себя по мелочам, и это окупается с лихвой моим «несчастьем», во мне начинают бить ключом новые силы и новые потребности, затягиваются старые раны, и я гоню от себя всякое воспоминание о прошлом – но все это нимало не заботит милейшего сострадальца, ему неинтересно все то, что так или иначе связано с моим несчастьем: он вознамерился помочь и не задумывается особо над тем, что существует личная потребность несчастья, что и тебе, и мне, и всем – ужас, лишения, обнищание, бессонные ночи, приключения, дерзкие поступки, ошибки столь же необходимы, как и их противоположности, ибо кто хочет – выражаясь языком мистическим – достичь своего собственного рая, тот должен прежде вкусить всех прелестей своего собственного ада. Нет, об этом он ничего не знает: «религия милосердия» (или «сердце») предписывает помогать, и потому считается, что чем скорее ты придешь на помощь, тем лучше! Но если вы, последователи этой религии, действительно относитесь к себе так же, как к другим, если вы и часу не хотите терпеть свои собственные страдания и изо всех сил стараетесь уже загодя распознать надвигающееся несчастье и норовите половчее увернуться от него, если вы воспринимаете страдания и невзгоды как нечто злое, достойное ненависти и уничтожения, как нечто порочащее самую жизнь, то это значит, что, кроме религии милосердия, в вашем сердце поселилась еще и вторая религия, которая, вероятно, доводится матерью первой, – религия удобства. Ах, как мало вы смыслите в счастье людей, вы, любители покоя и уюта! Ведь счастье и несчастье – братья-близнецы, которые растут вместе или, как у вас, вместе – остаются недоростками! Теперь же вернемся к первому вопросу – как же это можно никогда не сбиваться со своего пути?! Ведь постоянно где-то раздается крик о помощи и заставляет нас сойти с пути! И редкий случай, когда нам не приходится, оставив все свои дела, бросаться очертя голову на подмогу. Я знаю, есть тысячи пристойных и почтенных способов, которыми меня можно сбить с пути, – вполне достойные и в высшей степени «моральные» способы! И наши нынешние проповедники милосердия морали дошли уже до того, что только это и считают моральным: сбиться со своего пути и поспешить на помощь ближнему. Я хорошо знаю по себе: стоит мне только увидеть настоящее горе, как я тут же оказываюсь выбитым из кожи. И если бы мой друг, страдающий неизлечимым недугом, сказал мне: «Видишь, я скоро умру; обещай мне умереть вместе со мною», – я не колебался бы ни секунды, так же как не раздумывая предложил бы руку помощи и свою жизнь гномам, видя их отчаянную борьбу за свободу, – дабы мои благие намерения дополнились печальным опытом. Ведь сколько скрытых соблазнов таится во всем том, что взывает о помощи и молит о сострадании; и только наш «собственный путь» требует жестокости, строгой взыскательности и уводит подальше от людской любви и благодарности, – и мы бежим его – нельзя сказать, что неохотно, – бежим от этого пути и от своей собственной совести и находим себе пристанище под сенью чужой совести или под крышей достославного храма «религии милосердия». И как только где-нибудь теперь начнется какая-нибудь война, то это обязательно вызовет в благороднейших людях всякого народа несказанную радость, которую они до поры до времени вынуждены были скрывать: с упоительным восторгом бросятся они навстречу смертельной опасности, свято веря в то, что такое самопожертвование на благо отчизны будет им долгожданным оправданием, ибо только тогда они получат возможность не таясь уклоняться от своей цели: война для них – окольный путь к самоубийству, но это путь с чистой совестью. О многом я предпочитаю здесь не говорить, но я не желаю обходить молчанием мою мораль, которая говорит мне: «Живи в уединении, дабы ничто не помешало тебе жить своею жизнью! Живи в неведении относительно того, что именно твой век выдает за самое важное на свете! Отгородись от дня сегодняшнего покровами по крайней мере трех столетий! Пусть все эти нынешние вопли, грохот войн и революций доходят до тебя лишь слабым журчанием! Конечно, тебе захочется кому-нибудь помочь, но ты будешь помогать только тем, чье горе ты понимаешь до самого конца, ибо у вас одно страдание и одна надежда, – твоим друзьям; и помогать ты будешь только так, как помогаешь сам себе: я хочу помочь им стать мужественнее, выносливее, проще, веселее!» И я хочу их научить тому, что ныне понимают лишь немногие, и менее всего те проповедники сострадания, – со-радости!