об открытии лабиринта, поблагодарив за него «кота», и положил его на пол — на всякий случай. Мало ли, вдруг придётся возвращаться? Не знаю, зачем, потому что выхода тут всё равно нет — ровные гладкие стены, но перестраховаться точно лишним не будет.

* * *

Поначалу я несколько раз обернулся, отмечая, как меньше и меньше становится яркий кусочек рекламы, а после он и вовсе пропал из виду. Буду думать, что это просто я уже так далеко, а не его кто-то забрал.

Оценить пройденное расстояние оказалось сложно — настолько всё было однообразно, да ещё этот слепящий глаза свет, — и пришлось ориентироваться на примерную скорость и затраченное время. А они показывали, что прошёл я уже не менее пары километров. И всё — почти по ровному коридору без единого резкого поворота. Почему «почти»? Потому что я всё-таки чувствовал небольшой его изгиб. Совсем небольшой, на уровне внутреннего компаса, стрелка которого каждые пару сотен шагов чуть-чуть смещалась против своей оси.

Боясь зависнуть в собственных мыслях, которые словно потревоженный медведем рой пчёл облепили меня со всех сторон, я даже принялся считать, сколько времени мне понадобиться, чтобы дойти до центра лабиринта. Прикинул расстояние от стены до стены, примерную скорость, длину шага, угол изгиба… Потом плюнул, потому что получалось слишком много допущений, а они сейчас могли испортить всё.

А потом коридор повернул. Я даже споткнулся, когда, уйдя в расчёты, не заметил, как рука наткнулась на преграду. Стену — такую же гладкую, сливающуюся с остальным пространством, но вполне себе физическую.

— Вот, — произнёс я вслух, чтобы хоть как-то разбавить плотную тишину, — я же говорил, что для расчёта времени прохождения здесь слишком много допущений.

— Конечно много, — раздалось в ответ. Голос был… никаким. Не женским, не мужским, не электронным. Безликим.

Я оглянулся, но никого не увидел, и, двинувшись дальше вдоль новой стены, продолжил рассуждать:

— Ладно. Тогда как можно определить, когда я окажусь в центре лабиринта? И есть ли необходимость попадания в этот центр? Возможно, для выхода этого не требуется? Не все лабиринты предполагают такое.

— Не все, — согласился Голос.

— А этот?

— Этот нужно пройти через центр.

— То есть всё-таки нужно дойти до центра. Тогда как это сделать?

— Ты уже идёшь.

— И сколько осталось?

— Зависит от твоей скорости.

— То есть лабиринт не меняется?

— Нет.

— А ты кто? — задал я вопрос, который следовало задать в самом начале нашего разговора.

— Лабиринт.

— Ого! А что в твоём центре?

— Сюрприз.

— Хороший?

— Зависит от точки зрения.

— Ну да, в нашей жизни всё зависит от точки зрения: кто-то муха, а кто-то пчела.

— А кто-то комар.

— Да.

Я замолчал, продолжая идти, касаясь стены рукой.

* * *

На следующем повороте цвет стен чуть изменился, стал более тусклым, похожим со стороны на старую сереющую от сырости побелку. Точно такая же была в той самой кладовке. Из неё меня выпустила рано утром Антонина Васильевна. Она же отвела к воспитательнице, имени которой я сейчас уже и не вспомню — слишком часто они у нас менялись. А воспитательница вместо первого урока притащила к директору. Помню, сначала они вдвоём уговаривали сдать того или тех, кто запер, потом — орали, по очереди грозя всеми возможными карами, а в конце отпустили. И я заметил, что сделали это с облегчением, словно выполнили всё, что от них требовалось. Возможно, так оно и было.

Потянуло плесенью. Я на ходу принюхался, пытаясь понять, куда иду, и внезапно рука провалилась в стену, утаскивая меня за собой.

Это была та самая кладовка. С рядами стеллажей, сырыми тряпками, развешенными на вёдрах, и тусклой лампочкой под потолком. Но такого быть не могло! Я никому и никогда не рассказывал о произошедшем. Никому?

— Ну что, Майский, — раздался голос Татьяны Николаевны, да именно так звали воспитательницу, и почему-то я совсем не удивился, что вспомнил имя именно сейчас, — сейчас-то ты расскажешь, что тогда произошло?

— Зачем? — спросил я, придвинул к себе одно из пустых свободных от тряпок вёдер, перевернул его и сел, вытянув перед собой ноги. Они уже немного гудели от напряжения, всё-таки мои туфли — не самая лучшая обувь для длительных прогулок. Надо было переобуться в кроссовки, но кто же знал?

— Антоша, ты же хороший мальчик, солнечный, — теперь это был голос Антонины Васильевны, — расскажи.

— И что? — повтори я, выгнулся, стараясь расслабиться, и привалился к стеллажу позади. Одна из полок ребром врезалась в спину, не давая забыть, что это хоть и игра, но ощущения здесь настоящие.

— Антон Иванович, — под аккомпанемент моргания лампочки прозвучал голос директора, — мне придётся оставить вас без новогоднего подарка.

— Вы серьёзно? — Я расхохотался. — Вы этим решили меня взять? Что, больше ничего не нашли? А вдруг я котика убил и в огороде закопал? Или старушку ограбил? — Про «убил старушку» говорить не стал — и без того ситуация смахивала на дешёвый комедийный ужастик.

— Ты убил котика? Ограбил старушку? — раздались всё те же голоса, перебивая друг друга.

— Да заткнитесь уже! — рявкнул я, выпрямляясь — терпеть боль от полки сил не осталось. — Неужели вы думаете, что та ситуация — это самое страшное, что было в моей жизни? Неужели… — Я вытер рукавом набежавшие на глаза слёзы. — Что вы знаете о жизни? Вы, электронные мозги?!

— Расскажи.

Ира. Это была она. Сидела напротив меня на таком же ведре — в своём любимом худи, которое носила в универе, вытертых до белых пятен джинсах и стоптанных кедах. Растрёпанная и такая родная. И я… Я заговорил.

Стройка. Пацаны из соседнего двора. Шпана, да, но мы же тоже хотели быть такими же — никого не боящимися, делающими только то, что хочется. Стащенная ими из бытовки банка из закалённого стекла. Книжка Витька с химическими опытами, которую подарил ему дед — Василий Дмитриевич Логинов: доктор химических наук, так он представлялся всем новым знакомым. Тёмно-синие заборчики во дворе. Дверь.