тебя, собаку, надобно расстрелять, а не медицинскую помощь оказывать. Ежели ещё чего ругательное вякнешь, останешься без зубов. – Он подтолкнул его в спину. – Шагай вперёд.

Шпиона с пленным немцем не оставили, посадили в предбанник и накрепко подпёрли колом дверь. Матвеич с жалостью в голосе спросил Глазьева:

– Стрелять-то сможешь?

– Смогу, Егор Матвеич, не сомневайтесь. Только вот стрелять нечем, патроны закончились.

Матвеич уселся на траву, раскрыл свой вещмешок. Порывшись в нём, выдал милиционерам по двадцать патронов и, о чём-то подумав, сказал:

– Патроны берегите, цельтесь. Что в белый свет без дела пулять? А это, Глазьев, тебе лично от меня, – он сунул милиционеру немецкую противопехотную гранату на длинной ручке, – но имей в виду, она взрывается через пять секунд. Так что, не спеши кидать, а то немец тебе её обратно вернёт.

– Что делать-то будем? – спросил Иванов. – Немцы ведь вновь попрут. Не днём, так ночью. Да ещё эти в бане. Как их охранять, когда нас всего трое?

Папиросы у милиционеров закончились, и Матвеич каждому вручил по куску газеты и отмерил по доброй щепотки самосада. Закурив, он стал рассуждать:

– Немец ночью не полезет. Потеряв своего наводчика, ночью побоятся. А вот днём, полагаю, явятся. Ты, Фрол Петрович, отправь Глазьева к Семёновне, путь малость харчей даст.

Молодой Глазьев вскочил, забыв о ране в руке, закинул карабин на плечо и, улыбаясь во весь рот, заявил:

– Мы харчами у шпиона затаримся, а картошки варёной я у Гришки-хромого возьму.

Все дружно одобрили разумное предложение и отпустили Глазьева в продуктовый поход. Матвеич тем временем занялся подсчётом имевшихся оружия и боеприпасов. В наличии оказалось: карабинов артиллерийских три и по три десятка патронов к ним, три немецких карабина «маузер» с сорока патронами на ствол, автомат МР-40 с двумя запасными магазинами, пять гранат Ф-1 и одна немецкая. «Негусто, – соображал Матвеич, – но час-другой продержимся. А потом надо уходить». Иванову же он сказал:

– Бери, Петрович, автомат. Обращаться умеешь? – Когда Иванов утвердительно кивнул, продолжил: – Я возьму немецкий карабин. Один карабин Глазьеву дам, один прозапас оставим. Сейчас я малость вздремну, с полчаса, не более, а ты карауль этих гадов и наблюдай за рекой. Придёт Глазьев, пообедаем, и ты отдохнёшь, а я реку постерегу. Потом через час меняться станем. Да, ещё, отправь Глазьева в хату Матрёны, пусть шинели и ватники принесёт. Ночи уже холодные.

Высказавшись, Матвеич прислонился спиной к тёплым, нагретым солнцем брёвнам бани, положил на колени карабин и, опустив пилотку на глаза, вмиг заснул.

Снился ему их старый двор в родном селе на Псковщине. Было тепло, пахло скошенными травами, дымком из печной трубы и навозом. Жужжали шмели и надоедливые мухи. Он, вот также прислонясь спиной к брёвнам, сидел у их баньки и глядел в открытые ворота. А в них со двора выходила высокая, стройная женщина. Вначале ему показалось, что это мать, но когда она остановилась в створе ворот и оглянулась, он узнал Матрёну. «Егорушка, – крикнула она, – стадо в село пригнали, я за коровой пошла!» И вдруг там, за воротами, за Матрёной, вспучилась земля, в небо поднялся высокий тёмно-серый столб дыма с густой чёрной шапкой, и весь двор заволокло мутным туманом, в нос ударило запахом жжёного чеснока. Кто-то тряс его за плечо. Матвеич проснулся и, открыв глаза, увидел испуганное лицо Глазьева.

– Матвеич, – кричал Глазьев, – Матвеич! Вставайте! Немцы!

Из-за реки, противно шурша в воздухе, летели мины. Они ложились с громким чавканьем далеко, у ближних домов, в огородах, на окончании главной сельской улицы. Матвеич протёр глаза, распрямил с хрустом в суставах плечи, лениво поднимаясь, спросил:

– Где Иванов?

– Там, в кустах, у реки, где мы раньше сидели.

– Харч принёс?

– Ага, – удивлённо ответил Глазьев, – и шинели с ватниками принёс.

– Пленных проверил?

– Так точно, и пожрать им дал, но художник нос воротит, требует, чтобы мы его отпустили, он тогда нам, мол, жизни сохранит.

– Ага, дождёшься от него. Ты вот чего, сиди здесь, карауль гадов. Понадобишься, позову. – И, сунув под нос милиционеру кулак, Матвеич буркнул: – Гляди у меня. Не вздумай оставить пост. На, держи немецкий карабин с патронами.

– Есть, – с обидой ответил Глазьев, козырнув по уставу.

Немцы, подтянув миномёты и решив бить по площадям, освобождая себе путь, готовились наводить переправу. Подобравшись к камышам, Матвеич видел, как сапёры подносили к берегу сосновые брёвна и стягивали их металлическими скобами, как кувалдами, вгоняли в землю толстые деревянные опоры для тросов, к которым будут крепиться понтоны и широкие плоты. Ясно, тут пустят грузовой транспорт, артиллерию на конной тяге и пехоту. Он понимал, их с Ивановым позиции в мёртвой зоне миномётного огня миномёт на двадцать метров бить не будет, этим и нужно воспользоваться, разогнать ружейным огнём сапёров, продержаться до вечера. Он глянул влево, на позицию Иванова, махнул ему рукой, что, мол, всё в порядке, не дрейфь. Затем, удобно приладив карабин, стал тщательно выбирать первую цель.

У берега толпились солдаты, подгоняемые командами унтер-офицеров; Матвеич долго присматривался и наконец нашёл. В пяти метрах от уреза воды на раскладном стульчике сидел офицер. В левой руке он держал металлическую кружку, периодически что-то отпивая из неё, в правой – ивовый прут, которым похлопывал по длинному голенищу начищенных до блеска сапог. Был он худощав, молод, что-то весело говорил стоявшему рядом унтер-офицеру, и они вместе смеялись.

Матвеич целился тщательно, выдохнул и мягко нажал на спусковой крючок. Из-за близких разрывов мин и стука кувалд звук выстрела, похоже, никто не услышал. Сапёры продолжали таскать и соединять брёвна, вколачивать опоры; никто не обернулся, не подбежал к свалившемуся в траву с пробитой головой офицеру. Вторым выстрелом Матвеич уложил растерявшегося унтер-офицера. Загрохотал, залаял автомат Иванова. Несколько сапёров упали в воду, другие, в панике побросав брёвна, кувалды, молотки, стали разбегаться в камыши, в прибрежный кустарник. Вскоре замолчали миномёты. Видимо, немцы обдумывали, что предпринять, как выкурить советских стрелков и очистить прибрежную территорию.

Думали немцы недолго. Они подтащили два пулемёта, установили их слева и справа от наводившейся переправы и стали методично прочёсывать камыши и траву на противоположном берегу. А сапёры тем временем вновь приступили к работе. Пулемётные очереди ложились так плотно, что головы было не поднять, стало невозможно рассмотреть, чем занимаются немцы. И только тогда, когда расчёт пулемёта вставлял новую ленту, в эти три-четыре секунды Матвеич одним рывком оторвался от земли, рванулся вперёд метров на пять и упал в осоку рядом с водой. Он отчётливо увидел харкающий огнём пулемёт со слившимся с ним воедино солдатом в серой форме и большой каске, похожей на перевёрнутый