еще, только не в нашу постель».

— А что сказала она?

— Кто? О чем это ты? Что она сказала? Она, эта сука, ничего не могла сказать, только пялилась на меня. Вот бы ей забеременеть. — Инид запустила руку в джунгли оранжереи, достала свой стакан с виски с содовой и, закрыв глаза, выпила.

— Кто это был?.. Кто она?

Прекрасные глаза Инид раскрылись, подлаживаясь к нелепому миру, окружавшему ее.

— Девка. Из Южной Америки. Не знаю. Чья-то жена. Жена дипломата. Клей думал, меня в этот день — первый день нового года — не будет дома. Ясно? Но у меня разболелась голова, и я рано вернулась домой и поймала их, ну и вот…

— Но если это просто девка, чего ты порешь горячку? — Питер вполне разделял снисходительность вашингтонцев к промискуитету мужчин и моногамии женщин: и те и другие соответствовали сложившемуся стереотипу. Необычной казалась лишь его склонность принимать как факт, что так уж заведено на свете, и в этом нет ничего шокирующего либо нежелательного.

— Но, послушай, развлекались-то они в моейпостели! Знаешь ли ты, что это означает для женщины! Будь это где угодно — в номере отеля, на заднем сиденье машины, — и я б никогда об этом не знала, а если б и знала, мне не приходилось бы так реагировать, и я могла бы тогда сказать, о, пойдите к черту, но в моей собственной постели, когда в соседней комнате ребенок! Ну, это уж слишком!

— Он хочет развода?

— Конечно, нет. А я вот хочу. Я не могу больше жить с ним. После этого. Это так чертовски несправедливо!

В ее глазах стояли слезы. Он обнял ее. Она обхватила его за поясницу, с хриплым рыданьем прижалась к смокингу. Он чувствовал себя на верху блаженства.

Но гроза прошла, Инид отпрянула.

— Прости, — сказала она. Глаза ее покраснели. Она поправила прическу, сунулась лицом в маленькое зеркальце.

— Ты толстеешь, — заметила она, и это было для него как ушат воды на голову.

— Нет, — машинально возразил он; они снова были брат и сестра: толстеешь, нет, не толстею. Но права была она. С начала осеннего семестра он прибавил ввесе десяток фунтов. Ему нужно заниматься спортом. Как только установится теплая погода, он начнет играть в теннис и к весне снова войдет в форму. Мяч будет летатьнад самой сеткой. Он ей это докажет.

— Я не знаю, что делать!

— Ты говорила отцу?

Она отрицательно покачала головой.

— Это его только обрадует. Кроме того, он что-то такое задумал. Они с Клеем теперь заодно.

Питер был удивлен, увидев за обедом Клея. Никто ничего не понимал. По словам Инид,

— … это произошло абсолютно неожиданно. Мы не разговаривали целую неделю, Клей и я. Он спит на диване внизу. Я на этом настояла. И вдруг этим утром он говорит мне: «Твой отец пригласил нас в Лавровый дом на обед». «Нас обоих?» — спросила я. «Да, обоих», — сказал он и посмотрел на меня ледяными глазами, какие у него бывают, когда он по-настоящему ненавидит, а ненавидит он всех.

— Ну, перестань.

— Нет, в самом деле. Особенно тебя. Он считает, что ты всего-навсего богатенький сынок, дилетант. Он говорил это тысячу раз.

Питер остолбенел. Он думал, что Клей хорошо к нему относится. Во всяком случае, это невыносимо, когда тебя называют дилетантом, особенно если все говорит за то, что тебе и в самом деле уготована такая участь. До июня он в университете. А там у него будет достаточно времени, чтобы решить, кто он и чем ему заняться. Разумеется, он прославится, у него просто нет выбора.

Но Инид не замечала, как он расстроен, ибо была занята собственными проблемами.

— Он, должно быть, звонил отцу. Что-то сказал ему. Чтобы настроить против меня.

— Но что он мог сказать?

— Не знаю. Что это я ему изменила или что-нибудь в этом роде. Он ведь способен на все.

— Тогда скажи отцу правду.

— О чем? — Вопрос Фредерики прозвучал своевременно, как и все ее реплики. Она стояла у входа в оранжерею. — Что вы здесь делаете вдвоем? Я увидела свет.

— Беседуем, мама. — Инид потянулась к стакану и допила его. — Пошли, — сказала она Питеру. — Расхлебывать кашу.

— Какую кашу? Что произошло?

— Инид все драматизирует, только и всего. — Питер решил не рассказывать матери о том, что услышал от Инид. — Нелады с Клеем, наверно. — Он бросил наживку, надеясь, что рыба не клюнет, но рыба еще как клюнула.

— Так я и думала. — Фредерика машинально сорвала высохший листок с дерева. С годами она все больше и больше времени проводила в оранжерее или под открытым небом, придумывая новые террасы, цветочные бордюры, украшая сад скалами, аллеями.

— Почему ты так подумала?

— Это и так ясно — вы только посмотрите на них сегодня. А потом, когда Клей позвонил вчера Блэзу, я сразу поняла: что-то произошло.

— Клей звонил отцу? — Инид была права. Готовится заговор.

— Да, и отец тут же пригласил его на сегодня к обеду.

Фредерика выключила свет. Снег вихрем налетал на серое стекло. Питер нащупал стебель самой большой гардении и сорвал ее. Зажав цветок между большим и указательным пальцами, он последовал за матерью в гостиную.

— Это еще зачем? — спросил Гарольд Гриффите.

— Мой талисман, — загадочно ответил Питер. Он положил цветок на боковой столик. Один лепесток уже пожелтел. — Они так недолговечны.

— А, вспомнил: оранжерея. Разве можно так похваляться своим богатством!

— Завидуешь?

— Ладно. — За последнее время разговоры с Гарольдом не всегда были так откровенны. С каждым годом Питеру становилось все легче предугадывать его остроты. Они сидели рядом и наблюдали, как гости ходят по комнате. Инид разглагольствовала у камина, где царствовала Фредерика под портретом работы Боллини, на котором была изображена она сама в кружевах.

Блэз сидел в углу с Клеем.

— Когда был снят запрет? — спросил у Питера Гарольд.

— Не знаю. Я сам не знаю как удивился: Клей — и вдруг за обедом.

— В некотором смысле это даже жаль. Было что-то внушающее трепет в том, что твой отец запретил Клею переступать порог его дома. Это была такая прекрасная… любимая мозоль. — Гарольд явно и сам подивился своему словесному изыску, но, в угоду Питеру, не отрекся от него. — А теперь он все испортил. Как Лайонел Барримор в последнем фильме, где он мирится с Гретой Гарбо.

— Вряд ли это его последний фильм.

— Мой мальчик, я тебя недооценивал…

Пока Гарольд изображал Лайонела Барримора, Питер заметил, что на блюде еще остались орехи. Он думал, что съел последний перед обедом. Но тут он увидел еще