– Все правильно, Глаш, – поддержал девочку Казарин, – куй железо, как говорится, пока не пропало, – и обратился к взрослым за столом: – Спасибо большое, все было необыкновенно вкусно.

– Пожалуйста, – ответила за всех радушно Рива. – Вы очень благодарный едок, Даниил. Нахваливаете от души, так, что хозяйкам приятно.

– Но это на самом деле было потрясающе вкусно, – повторился он и поинтересовался: – Есть ли где-нибудь место, площадка, подходящая для тренировок? Я бы показал Глаше, как правильно нужно делать некоторые элементы.

– На заднем дворе большая площадка с травяным покрытием. Подойдет? – предложила Надя.

– Посмотрим, – поднялся из-за стола Казарин.

– Я покажу! – тут же подскочила Глашка.

Обежала стол, ухватила Казарина за руку и потащила за собой, что-то по ходу уже рассказывая нетерпеливо, возбужденно. Так и утащила из дома, и вскоре послышались их громкие голоса за окном.

– Интересный человек, – признался Максим Кузьмич, посмотрев на Надю. – Я представлял его иным по твоим рассказам и по тому, что прочитал и слышал о нем.

– Раньше он был другим, – задумчиво покачала она головой. – Прошло очень много времени, и обстоятельства, жизнь изменились. Да и все мы.

– А мне он понравился, – решительно заявила Рива.

– Он так на всех женщин действует, – рассмеялась Надя, – очаровывает.

– Но-но! – предупредил наигранно Максим Кузьмич и, обняв жену за плечи, притянул к себе и поцеловал в висок.

– Я имею в виду, как личность понравился, – рассмеялась Рива, глядя на мужа снизу вверх таким особым взглядом, который только на двоих.

– Как личность… – повторила за ней автоматически Надюха, глубоко задумавшись.

– Ты чего-то опасаешься? – насторожился Максим Кузьмич.

– Себя, пап, – честно призналась она. – Я боюсь, что могу быть необъективна, лелеять какие-то застарелые обиды, стремиться что-то доказать, наказать. И хоть я не чувствую в душе и памяти ничего этого, но вдруг оно где-то там засело и вылезет. Я очень боюсь принять неверное решение, а ведь решается вообще-то судьба Глаши.

– И твоя, – напомнил дед.

– Пойдем пройдемся, – предложил часа через два Казарин Наде, наблюдавшей за их занятиями с Глашей. – Я показал некоторые упражнения, теперь Глаше надо их повторять и закрепить, – и усмехнулся. – Это надолго, она очень упорная девочка, но часа через два ее все же следует остановить.

– Я предупрежу папу и Риву, – кивнула, соглашаясь Надя и спросила вроде как без особой заинтересованности: – А тебе не нужно возвращаться в пансионат?

– Нет, – ответил Казарин и спросил: – У вас в округе есть какое-нибудь особое место, которое тебе больше всего нравится, где ты любишь бывать?

– Есть одно очень красивое место, – не сразу ответила Надюха, внимательно рассматривая выражение его лица. – Оно находится на самой высокой точке, над рекой, и там растет большая сосна, очень старая, а вид оттуда на окрестности открывается потрясающий. Излюбленное место нашей молодежи, но туда лучше подъехать на машине, слишком далеко добираться. Хочешь посмотреть?

– Поехали, – взяв ее под локоть, решительно распорядился Казарин.

Проселочная дорога шла по кромке большого поля, за ним через молодой березовый подлесочек изумрудно-зеленый от недавно вылупившейся листвы, дальше на широкий луг, заходила по краю в серьезный хвойный лес и обрывалась метрах в пятидесяти от стоящей на горе одинокой, горделивой сосны. Она казалась королевой, в царственном одиночестве осматривающей свои владения. Надежда припарковалась у трех небольших сосенок на обочине, они с Даниилом вышли из машины. Посмотрев наверх, на эту одинокую хвойную королеву, Казарин поделился впечатлением:

– Величественное дерево.

– Подожди, ты еще увидишь, какой вид оттуда открывается, – пообещала Надя и, взглянув на небо, заметила. – Дождь скоро будет. Давай поторопимся.

Чернющая туча закрывала полнеба, грозная, обещавшая вскоре пролиться майским мощным дождем, она недовольно перекатывалась, раздувалась, смещалась, собирая и накапливая силу.

– А где паломники? – полюбопытствовал Казарин. – То есть молодое поколение любителей природы и видов?

– Смотрят американский кинематографический фильм в нашем новом кинотеатре, – пояснила Надя.

– О как! – подивился Казарин. – Какой, однако, в вашем селе культурный народ: на концерты ходят, кинематографические фильмы смотрят.

– Движемся в ногу со временем и боремся за то, чтобы молодежь оставалась на селе, – объяснила Надюха и махнула рукой вперед. – Ну, идем?

Да-а-а! Вид потрясал своим величием!

Вот она, Россия – река, леса, поля-поля, луга! До горизонта красота-а, простор!

Стояли молча, смотрели. Парило.

Стало не просто жарко, а душно, ветер налетал сильными порывами, подхватил и растрепал наскоро скрепленные ненадежной заколкой волосы Надежды, задирал подол ее широкой юбки. Отступил, обманчиво затих и рванул с другой стороны, закинув большую прядь волос Наде на лицо.

Казарин повернулся к девушке, взял в руку, подержал, потер задумчиво между пальцами игривый локон, рассматривая, затем подвинулся совсем близко к Надежде, медленно заправил эту прядь ей за ушко и провел пальцами вниз по скуле, отчего у нее по шее вниз к заколотившемуся сердцу побежали обжигающие мурашки. А Казарин приподнял за подбородок ее лицо, заглянул в глаза и уведомил тихим, наполненным обещанием, потрясающим эротическим голосом:

– Ты должна знать, что я никуда теперь не уйду из твоей жизни.

– Я понимаю, – так же тихо ответила она, встречая его взгляд. – Глаша твоя дочь, и ты имеешь право…

– Тшь-шь, – прижал он палец к ее губам, останавливая слова. – Не из-за Глаши. – Даниил смотрел и смотрел в Надины глаза, словно завораживал, и что-то такое пугающее и прекрасное светилось в глубине ее зрачков. Он провел, еле касаясь пальцами, по ее щеке и тихим, наполненным чувством голосом признался: – Одиннадцать лет прошло, а я все помню. Каждый день, проведенный с тобой. Кожу твою, запах твой, руки твои, улыбку, голос и смех. Мое тело тебя помнит все эти годы, и те оргазмы, которые я испытывал только с тобой. Ни до тебя, ни после ни с одной женщиной я не переживал такого. И есть еще нечто гораздо большее, что я должен рассказать тебе и что связывает нас…

Он медленно наклонил голову, не отводя взгляда от ее глаз, и поцеловал…

Это был поцелуй всей ее жизни!

Поцелуй всей жизни Надежды Петровой! Всех лет без этого мужчины, всей мудрости, накопленной после него, – поцелуй совсем другой женщины, чем та прошлая, молоденькая Надюшка.

Он не спешил и не усиливал напор – медленно, предельно чувственно целовал ее, словно пил сладкий нектар, дарующий жизнь, – возвращая к сегодняшней реальной жизни их обоих. У нее подкашивались ноги, дрожало все внутри, наливаясь какой-то огненной субстанцией, и казалось, что душа поднимается и рвется куда-то вверх…