Омар Айяр заступался за принцессу, указывая, что она собственной жизнью рисковала, пытаясь вникнуть в ядовитое заклятие китайской шкатулки, и тут же поспешила к смертному одру царя в надежде его спасти, и все, разумеется, согласились, это несомненный подвиг, но при этом отводили взгляд, и напряженные позы доказывали: убедил он их не вполне, ведь царь-то мертв, а значит, в деле спасения принцесса не преуспела, вот и все, тут она опять оказалась неудачницей. И по мере того, как слух о смерти царя разносился от смертного ложа по проспектам и переулкам Кафа и гремел по склонам горного царства, к этой молве присоединялся и шепоток о виновности принцессы, не вызывая, разумеется, ни у кого даже малейшего сомнения в ее праве наследовать трон, но все же пятная принцессу, шепотки подобны грязи, только из звука, и когда у дворцовых стен собрались подданные, любившие покойного почти так же сильно, как любила его дочь, острый слух джиннии различил – поведаем с прискорбием – среди горьких рыданий ее народа не слишком громкое, но все же внятное улюлюканье.

Она оставалась спокойна. Ни слабости, ни слез. Что бы ни думала она о последних минутах отца, это она держала при себе и никому своих чувств не показывала. Обратилась с балкона дворца к народу Кафа. В сложенных горстью ладонях она держала собранный пепел Симурга, и когда сдула пепел в толпу, он снова собрался в тело величественной птицы и с пронзительным воплем вновь обрел жизнь. Теперь, с Симургом на плече и Симурговой короной на голове, наследница внушала собравшимся почтение, и ропот затих. Она принесла народу присягу. Смерть вошла в Перистан, и смерть будет попрана смертью. Новая царица не будет знать покоя, пока не уничтожит убийц отца. Зумурруд-шах и его приспешники, Забардаст, Раим Кровопийца и Сверкающий Рубин, будут истреблены навек из обоих миров. Так завершится Война миров, и снова наверху, как и внизу, воцарится покой.

Такую она принесла присягу. А затем испустила вопль.

Джеронимо Манесеса ее вопль словно молотом ударил в голову, он рухнул без чувств. Немало тысячелетий миновало с тех пор, как в последний раз в том или другом из двух миров слышали вопль Небесной владычицы. Он был столь громок, что наполнил мир джиннов целиком и проник также в нижний мир, где Зумурруд и трое его соратников услышали и поняли: им объявлена война. Смерть вошла в мир джиннов, и прежде, чем война закончится, еще не одному джинну предстоит умереть.

Принцесса возвратилась к ложу отца и долгое время от него не отходила. Она сидела на полу подле него и говорила. Джеронимо Манесес – сознание вернулось к нему, но в ушах неумолчно звенело – присел поблизости на обтянутое парчой кресло и прикрыл глаза, перетерпливая худшую в своей жизни мигрень. Его все еще трясло и мутило, и вскоре он вновь утратил связь с реальностью, провалившись в глубокий сон, полный видений грома и смерти. Пока он спал, дочь умершего царя делилась с отцом всеми своими тайными помыслами, всем тем, что ему было недосуг выслушать при жизни, а теперь ей казалось, будто впервые в жизни она нераздельно владеет его вниманием. Придворные рассеялись, Омар Айяр стоял на страже у дверей покоев смерти, а мистер Джеронимо спал. Дунья говорила и говорила, мешая слова любви, гнева и сожаления, а когда закончила изливать душу, рассказала убитому царю свой план отмщения, и мертвый царь не пытался ее отговорить – не только потому, что был мертв, но и потому, что джинны таковы: они не склонны подставлять другую щеку, обидишь джинна – он постарается сквитаться.

Зумурруд и Забардаст и вся их свита были готовы к этому, они, конечно же, ждали ее ответного удара еще прежде, чем услыхали тот вопль, но подобные соображения нисколько ее не смущали. Они особо ее не боялись, потому что она женского пола, и это она знала и намеревалась проучить их всех, они и не догадывались, с кем связались. Вновь и вновь она клялась отцу, что отомстит за него, пока он не поверил ей полностью, и тогда его тело повело себя так, как ведут себя тела джиннов в тех редких случаях, когда джинны умирают: они теряют свою физическую форму, пламя взметнется вверх и угаснет. Постель опустела, но Дунья все еще видела отпечаток отцовского тела на простыне, где он прежде лежал, и его старые любимые тапочки так и стояли на полу у кровати, замерли в ожидании, словно он в любой момент мог вернуться и снова их надеть.

(В последующие дни Дунья не раз сообщала мистеру Джеронимо о том, как отец является к ней в те периоды прерванного бытия, которые у джиннов соответствуют человеческому сну, и проявляет большой интерес к ней, хочет знать обо всем, чем она занята, его обхождение сделалось теплым, объятия – нежными, словом, ее отношения с отцом заметно улучшились по сравнению с тем, как обстояли дела при его жизни. Он все еще со мной, говорила она Джеронимо, и это гораздо лучше, чем то, что было у нас прежде.)

Поднявшись со своего места, она вновь преобразилась – уже не принцесса, не дочь, но темная королева, ужасная во гневе, золотоглазая, вместо волос над головой вздымались клубы дыма. Джеронимо Манесес пробудился в кресле и понял, что это с самого начала и готовила ему жизнь – эту неустойчивость бытия, ошеломительные приключения, он задремал в одной реальности и проснулся в другой. Иллюзия, будто Элла Эльфенбайн вернулась, и обрадовала его чрезмерно, и сбила с толку, он с легкостью поддался обману, но перелет в Перистан рассеял чары, а теперь явление царицы Кафа в величии ее гнева окончательно уничтожило призрак Эллы. И сердце Дуньи, Небесной владычицы, повелительницы молний тоже переменилось. Она видела в Джеронимо перевоплощение Ибн Рушда, но, по правде говоря, наконец-то она была готова оставить старого философа в покое, признать, что старинная любовь рассыпалась в прах и в новом обличье уже не раздует былое пламя или раздует лишь на миг. Мгновение она цеплялась за эту любовь, но настала пора перейти к серьезному делу, и она уже знала, как к нему приступить.

– С тебя, – обратилась она к Джеронимо Манесесу не как влюбленная к возлюбленному, но как великая праматерь, преклонных лет старуха с волосатой бородавкой на подбородке, могла бы заговорить с младшим в роду, – начнем с тебя.

Словно мальчик в коротких штанишках, он переминался с ноги на ногу перед своей прапрабабкой и отвечал ей виноватым бормотанием. Ничего не поняла, сказала она. Говори как следует.

– Я голоден, – сказал он. – Можно мне сначала поесть?

Скажем несколько слов о себе. Когда мы вспоминаем те события, нам нелегко представить себя на месте предков, для которых вторжение в их обычную жизнь неумолимых сил метаморфизма, схождение с небес аватар трансформации означало жестокий разрыв в ткани реального бытия, в то время как для нашего времени подобные явления составляют самую заурядную норму. Разгадав тайну человеческого генома, мы получили неведомый нашим предкам дар хамелеона. Захотелось сменить пол – и мы тут же это делаем, достаточно простой манипуляции генами. Если портится настроение, стоит коснуться вделанного в руку тачпада, чтобы повысить уровень серотонина и восстановить бодрость духа. Не задан раз навсегда и цвет кожи, мы меняем оттенки по ситуации. Например, страстный болельщик может раскраситься в цвета любимой команды, «Альбицелесты» или «Россонеро» – раз, и его тело пошло бело-голубыми полосками или полыхнуло черно-красным. Когда-то давно бразильская художница попросила соотечественников обозначить свой цвет кожи и приготовила тюбики с красками, назвав каждый пигмент так, как предпочитал именовать его хозяин: «Большой черный парень», «Лампочка» и так далее. Но сегодня у нее закончились бы тюбики, а все варианты оттенков она бы так и не сумела исчерпать, и у всех ныне считается общепризнанным и безусловным, что это – наилучший порядок вещей.