не летите. У нас открылись новые обстоятельства в деле.

— Да какие еще обстоятельства! — развел я руки, бросая сумку на пол.

— Вечером двадцать пятого июля многие посетители бара вашего компаньона Патрика стали невольными свидетелями вашего… э-э-эм… весьма бурного выяснения отношений с мисс Осипенкофф. Подтверждаете этот факт?

— Ну подтверждаю, — скривился я, получив укол фантомной боли от пострадавших тогда шаров. — Но это наши с ней…

— А так же эти опрошенные нами свидетели заявили, что бар вы покидали в одиночестве и совсем не в хорошем расположении духа.

— У меня были для этого причины. Для расположения в смысле. Веские.

— И это самое расположение привело вас к тому, что вы пошли и, так сказать, выпустили пар, изнасиловав случайно подвернувшуюся вам мисс Карпентер?

— Что? Какую еще мисс?.. Мы помирились с мисс Осипенкофф этим же вечером и не вылез… провели вместе все последние дни и ночи, не выпуская из виду друг друга ни на минуту.

— И мы можем с ней связаться, чтобы она подтвердила ваши слова? Дадите нам ее контакты?

— Хм… нет. Не прямо сейчас. Но вот Каспер может подтвердить, что видел меня тем вечером, ожидающим Полину у себя на крыльце. И что мы уходили оттуда вместе.

— Учитывая ту поспешность, с которой вы вместе с мистером Аламеда решили покинуть наш остров, боюсь, его слова особого веса иметь не будут. Вполне можно предположить, что он готов покрывать вас. Скажем, за хорошее вознаграждение. Вы ведь далеко не бедный человек, мистер Зарицки.

Глава 25

Я смотрела на мнущегося передо мной Тимура и осознавала, что совершенно перестала понимать себя. Ведь это же почти та самая моя хрустальная мечта, лелеемая на протяжении последних скольки, десяти или больше лет? Вот Тимур, вот цветы в его руках, вот практически мольба в его глазах, вот те самые слова, которые мне так хотелось услышать еще буквально три недели назад. Да что там хотелось — до воя, до вопля, до слез желалось услышать эти самые заветные: «Полька, я был такой дурак, прости меня!».

— Тим, а можно проще и без вот этой вот… — я покрутила в воздухе руками, — драмы. Я устала, как скотина, честно. Длительный перелет, смена часовых поясов, смена климата, сам понимаешь.

— Да, да, конечно. Я просто… Просто много понял за время нашей вынужденной… э-э-э… разлуки. И очень рад тебя видеть. Просто жутко рад. Наконец-то ты вернулась. Значит, теперь у меня… у нас все будет хорошо. — Мой старый друг, в которого я была влюблена так глупо и безнадежно, нервно потоптался у порога. — И что, даже чаем не угостишь? — как-то жалобно проблеял он.

Слушайте, ну я не виновата, что он именно проблеял. Как-то так по-идиотски протянул вот это вот «ча-а-а-ем», — будто козленочек, просящий у сестрицы Аленушки водицы напиться. Капец. И вот от этого у меня кружилась голова и трусились руки?

Боже! Да я просто клиническая идиотка!

— Тим, кончай придуряться и строить из себя самого обиженного в мире козленка, — не выдержала и рявкнула я. — Я больше тридцати часов на ногах. Отвали со своим чаем. За цветы спасибо. Все остальное — завтра, когда высплюсь. Адьё.

Выхватив из его рук так и не отданный мне букет грустных тюльпанов, я захлопнула дверь и задвинула со злостью дверной засов. Нехрен. А то еще припрется с утра пораньше типа на завтрак. С учетом того, что я когда-то сдуру дала ему запасные ключи от своей квартиры, он вполне мог. А я сейчас хочу только одного — спать. Два, нет, три дня, нет, чего уж мелочиться — буду спать всю неделю, раз уж последнюю практически не спала. Но там и грех было спать — надо было успеть хапнуть своего. А сейчас можно и оттянуться в любимой кроватке, под любимым пуховым одеяльцем, в которое я куталась круглый год, на любимой подушечке, обняв ее обеими руками и уткнувшись в нее носом — поза, в которой я спала только дома, потому только одна единственная в мире подушка, сделанная еще моей бабулей, так пахла — высушенными «на зиму» лекарственными травами, домашними булочками, бабулиным абрикосовым вареньем и топленым молоком. Какую бы наволочку после какого бы стирального порошка я ни надевала на эту подушечку, она всегда пахла именно так — моим счастливым детством.

Я написала родителям эсэмэску о том, что уже добралась до дома, что уставшая и что буду высыпаться очень и очень долго, лайкнула очередную сейшельскую фотку Ланки в инсте и завалилась дрыхнуть. Но сон, как назло, не шел. Перед глазами стояло лицо Каспера, с которым прощалась Ланка. Всегда такой живчик и весельчак, балагур и просто славный парень, Каспер стоял с побледневшим лицом, со стиснутыми до желваков челюстями и зажатыми в кулаки ладонями. Даже обнимая подругу перед тем, как усадить в такси — она не разрешила ему везти нас в аэропорт — он не смог их полностью разжать.

— Лана, почему ты мне не веришь, конфетка моя?

— Солнце мое, я тебе верю, честно. Но давай не будем в сотый раз повторять одно и то же. Это все ваш воздух напоен какими-то… — она покрутила руками, подбирая слово, — флюидами. Здесь все девушки кажутся прекрасными и необыкновенными. Да и мужчины тоже. А вдруг не ты ошибаешься, а я? А вдруг это мне показалось, что ты и есть тот единственный и неповторимый?

— Значит, ты меня не любишь? — с несвойственной горечью произнес мужчина.

— Сейчас думаю, что люблю. Вот прямо больше жизни. Но… Просто потерпи. Всего месяц. Разве это долго?

— Я готов ждать тебя сколько угодно, — упрямо покачал он головой.

— Сколько угодно не надо, — печально улыбнулась Лана и очень нежно погладила его по щеке. — Месяц. Если я через месяц не позвоню тебе, значит… Значит, ошиблась я.

— Это несправедливо. Ты лишаешь меня возможности за этот месяц еще больше влюбить тебя в меня, заставить… нет, убедить в том, что между нами все по-настоящему.

— Я даю нам обоим время выдохнуть и разобраться в наших чувствах.

— Я уверен в своих. Лана…

— Месяц, Каспер. Всего тридцать дней.

— Это будут самые долгие тридцать дней в моей жизни. До свидания, любовь моя. Я дождусь тебя. — Он стиснул Лану, наверное, до хруста в ребрах, а потом резко отпустил и отступил на шаг. — Уезжай прямо сейчас, пока я не передумал и не связал тебя.

— Прощай, Каспер. Спасибо тебе за все, — прикоснулась я к его плечу.

Он невидящим взором уставился на меня и