в палате кардинально изменилась. Буян с видом агнца лежал в своей кровати по шею накрытый одеялом.

Коллега с недоумением посмотрел не меня.

– Как вы себя чувствуете? – спросил доктор, присев на край кровати.

– Не жалуюсь, товарищ начальник, – чеканя слова, отвечал больной.

– Давайте я посмотрю ваш пульс, – коллега откинул одеяло и начал щупать запястье пациента, оценивая работу сердца.

Внезапно я обратил внимание, что на левой руке не хватает массивных часов на стальном ремне, которые я отчётливо видел, когда пациент дефилировал на подоконнике. Бросив взгляд на правую руку, заметил блеск металла в сжатом кулаке.

– Осторожно, – успел крикнуть я, в тот же момент больной почти без замаха швырнул часы. Мой напарник сумел пригнуться, часы просвистели над его головой и с резким звоном ударились в оконное стекло, которое тут же осело на подоконник.

Я уже звонил на мобильный постовой медсестре, чтобы она набирала в шприц успокоительный коктейль, а санитарка тем временем вызывала на неотложную консультацию дежурного психиатра.

Через несколько дней пациент насытился лекарствами и стал добродушным и приветливым. Раны заживали, и вскоре мы его выписали домой. Я смотрел в окно, как его жена – водитель троллейбуса с двадцатилетним стажем взвалила на плечи все его вещи (нашим пациентам два месяца после операции нельзя поднимать тяжести), и они вдвоём медленно плывут по глубокому снегу в сторону проходной. Смотрел и думал, что ещё каких-то пятьдесят лет назад помочь этому пациенту было невозможно. Он дождался бы отрыва крупной вегетации и умер от полушарного инсульта или тромбоза кишечника, или был бы обречён мучительно угасать от прогрессирующей сердечной недостаточности. А сейчас медицина способна заменить два сердечных клапана, починить третий и меньше, чем через месяц выписать домой.

Много позже я столкнулся с такими же большими вегетациями. На приём пришёл молодой человек двадцати пяти лет. Несмотря на возраст, он опирался на палочку и подволакивал ногу, я сразу определил последствия перенесённого инсульта.

Всё началось с месяца постоянно повышенной температуры, за который он успел полечиться от обострения гайморита и тонзиллита. А потом, внезапно, случился инсульт. В неврологическом отделении сделали ЭхоКГ и обнаружили врождённую аномалию развития – двустворчатый аортальный клапан. На котором гнездились крупные, подвижные микробные вегетации.

Микробы намного чаще поражают клапаны, имеющие неправильное строение. Сегодня принято называть это врожденной аномалией развития. Станет ли аномалия пороком, грубо нарушающим работу сердца – большой вопрос. Многое зависит от механики потока крови, обмена веществ, образа жизни, наследственности. Или случайности, когда формирование микроскопического дефекта на поверхности клапана совпало с появлением в крови потенциально опасных бактерий.

Вечером перед операцией я зашёл к Сергею в палату. Навестить его пришли две женщины, обе молодые и красивые. Как оказалась, это мама и жена, а дома осталась третья, его годовалая дочка.

– Сергей, да вы живёте в малиннике, – улыбнулся я, присаживаясь на край кровати.

– Алексей Юрьевич, мы все его очень любим. Как же мы испугались, когда поняли, что у него случился инсульт. И как боимся и надеемся сейчас, когда жизнь Серёжи в ваших руках, – подбородок мамы задрожал, по щекам покатились слёзы.

– Вам нужно быть сильными и думать только о его выздоровлении, и тогда всё обязательно получится, – ответил я. – Но, как врач, должен предупредить вас о рисках и возможных осложнениях, хотя, – я начал повышать голос, чтобы в памяти родственников остался правильный настрой на операцию, – я, как и вы, верю в лучший исход лечения.

Некоторые хирурги стараются избегать общения с родственниками перед тяжёлой операцией, даже с пациентом говорят словно на бегу, стараясь не сближаться, не давая себе повода привыкнуть к человеку.

– Предпочитаю «общаться с раной», делать свою работу, отгородившись стерильной ширмой, – говорит мой коллега. Я принимаю и понимаю такой подход, это лишь защитная реакция психики, которой часто приходится переживать сложные ситуации. Но сам всегда прихожу поговорить, задать несколько вопросов про жизнь, рассказать немного о себе.

Мне кажется, это не только вселяет надежду в пациента и его родственников, но и позволяет хирургу более ответственно относиться к своей работе.

На следующее утро, когда я вошёл в операционную, Сергей был уже на столе, ассистент завершил стернотомию и приступил к вскрытию перикарда.

Поправляя свет маленького прожектора, закреплённого на увеличительных очках, я вспоминал вчерашний вечер, взволнованные лица женщин, аромат восточных палочек, тлеющих в стеклянном стакане на окне.

– Надо всё сделать хорошо, – сказал себе и нажал локтем на кнопку двери.

Вскрыв аорту, я увидел массивные вегетации, полностью покрывающие аортальный клапан.

– Это хорошо, – пинцетом я показал ассистенту обильную «цветную капусту». – Мне кажется, ничего больше не оторвалось, и мы можем не ожидать неприятных сюрпризов в других органах.

Однако, осторожно удалив вегетации и вырезав изменённые створки клапана, я обнаружил настораживающий участок фиброзного кольца, ткани в этой зоне казались рыхлыми и безжизненными. Попросив у медсестры зонд, я начал осторожно исследовать это место, как вдруг он внезапно провалился вглубь. Извлекая его, я заметил на металле следы гноя.

– Кажется, у нас абсцесс фиброзного кольца, – сказал я себе и бригаде одновременно. Это расширяло объём операции и могло значительно ухудшить прогноз. Тканей в сердце не так много, близко от фиброзного кольца проходят проводящие пути и артерии, поэтому любой дефицит ткани может оказаться фатальным. Ножницами я расширил отверстие, сформированное зондом, а затем лопаточкой выгреб из полости гнойные массы.

Промыв образовавшийся кратер физраствором, я принялся оценивать размеры бедствия. К счастью, углубление хотя и значимо нарушило архитектуру тканей, проникнув в то, что в учебниках анатомии называют фиброзным каркасом сердца, но заканчивалось слепо, гной не успел найти выхода в предсердия или желудочки и прорваться в кровь.

– Первая хорошая новость за последние минуты, – отметил перегнувшийся через ширму анестезиолог.

Это было действительно так, я уже примерно понял, как с помощью заплаты, выкроенной из перикарда больного, закрою патологическое углубление и восстановлю непрерывность фиброзного кольца, к которому мне нужно будет фиксировать протез. Но сначала предстояло многократно обработать полость абсцесса антисептиками.

Закрыть абсцесс заплатой – это так просто на видео операции, выложенных в сеть, а вот сейчас я, стяжок за стяжком, прошиваю рыхлые, прорезающиеся ткани фиброзного кольца, и время тянется, как жевательная резинка из моего детства.

– Ты какую жвачку в школе любил: кофейную или апельсиновую? – спрашиваю ассистента, чтобы как-то разрядить обстановку.

– Что это за жвачки такие? – отвечает представитель нового поколения.

– Советские жвачки, других не было.

– Я родился в девяносто втором, Союза уже не было, – отвечает мой помощник и зевает вовремя натянуть нитку.

– Ты ниточку-то натягивай, она ведь есть! – шуточно строго говорю я. А может,