дома, гаражи для наших машинок размером со спичечный коробок. У нас была огромная комната в подвале, посвященная «Лего». Мы постоянно играли там в дождливые дни.

— А когда было солнечно?

— Если не было дождя, мы всегда были на улице. В нашем районе было много детей, и мы устраивали эпические игры в «Горох и морковь», что в основном было прятками.

Я засмеялась.

— Почему «Горох и морковь»?

— Понятия не имею, — сказал он, оглядываясь через плечо, когда менял полосу движения. — Но мы всегда так ее называли. Как только ты прятался на своем месте, ты должен был кричать «горох и морковь», чтобы дать тому, кто водил, хотя бы подсказку, где ты прячешься, потому что дома были такие большие, и дворы тоже. А дерево за нашим домом всегда было целью, — он замолчал на мгновение, а потом рассмеялся. — А еще я был одержим Бэтменом, когда был маленьким, и всегда носил плащ, как у него. Я даже спал в нем.

— Правда?

— Да. Носил его поверх пижамы с Бэтменом.

— Пожалуйста, скажи мне, что у тебя до сих пор есть пижама Бэтмена.

Он усмехнулся, и покачал головой.

— Извини. Но, если ты действительно этого хочешь, я как-нибудь приду к тебе в постель в плаще.

Я хлопнула в ладоши.

— О-о-о, пожалуйста, сделай это. Голый, кроме плаща. И думаю, тебе стоит надеть маску с острыми ушами. Так сексуально.

Он потянулся, и положил руку мне на ногу.

— Все для тебя, детка. Рад узнать, что у тебя есть пристрастие к супергероям. Мне это нравится.

— А как насчет твоего брата? — спросила я. — Был ли он Робином для твоего Бэтмена?

Нейт убрал руку.

— Да.

Последовало неловкое молчание, во время которого я корила себя за то, что испортила легкое настроение. Мышцы шеи Нейта напряглись, и он помрачнел.

— Мне жаль, — сказала я. — Не хотела расстраивать тебя, говоря о нем. Мне было просто любопытно.

Ему потребовалось мгновение, но в конце концов напряжение покинуло его тело, и он разжал челюсть.

— Все в порядке. Я просто не привык говорить о нем, — он снова положил руку на мою ногу и удивленно продолжил. — Как будто в моем детстве было две эпохи. До — идиллические годы и после — агония. И никто никогда не говорил ни о чем из этого. Мы похоронили прошлое так же, как похоронили моего брата.

У меня в горле образовался комок, и я взяла его руку в обе свои, надеясь, что он продолжит говорить. Он продолжил, хотя и не сразу.

— Уверен, мы все думали, что поступаем правильно, страдая молча, избавляя друг друга от необходимости говорить об Адаме и нашей жизни до лейкемии или даже о нашем горе после его смерти. Но это было так трудно. Я помню, как разрывался между желанием вспомнить о нем вслух и желанием, чтобы его вообще не было. Я испытывал сильное чувство вины из-за этого.

— Боже, это, должно быть, было так ужасно для тебя, — я сжала его руку.

— Так и было. И не было никого, с кем я мог бы поговорить об этом. Моя мать тонула в собственном горе и чувстве вины, отец прикладывался к бутылке в поисках утешения, а мои друзья не знали, как помочь справиться с такой огромной потерей — как это делает двенадцатилетний мальчик?

— Тебе нужна была терапия, — сказала я. — Не могу поверить, что никто не предложил.

Он пожал плечами.

— Возможно, кто-то и предлагал, я не помню. Но мои родители были не в том состоянии, чтобы организовать это, и я, вероятно, все равно бы отказался идти. Разговоры об этом не вернули бы моего брата.

— Нет, но это могло бы немного облегчить твое чувство вины. Помогло бы тебе пережить потерю и не дать тебе снова бояться заботиться о ком-то.

Он пожал плечами.

— Может быть.

— Ты хочешь поговорить о нем сейчас? О тех годах, я имею в виду? Я бы хотела узнать о нем, — на мгновение я испугалась, что зашла слишком далеко, но потом он начал говорить.

— Он любил бейсбол. И шведскую рыбку (мармелад). И шутки про тук-тук. У него была целая книга, и все они были ужасны, — Нейт улыбнулся. — Он любил подлавливать людей шутками из этого сборника, особенно девушек.

— Что еще он любил делать?

— Все, что я делал. Он вечно таскался за мной. Спал у изножья моей кровати, как щенок. А когда он стал слишком большим для этого, он спал на полу в моей комнате.

— Оу. Держу пари, он боготворил тебя.

— Да, — он сделал паузу и тяжело сглотнул. — Он был хорошим ребенком. Я скучаю по нему каждый день.

Я поцеловала тыльную сторону его руки.

— Спасибо, что рассказал мне о нем.

После этого мы некоторое время слушали радио — и обнаружили, что нам обоим нравится «Эта американская жизнь» на канале NPR — но прошло совсем немного времени, прежде чем Пейсли проснулась. Поскольку до дома мамы Нейта оставалось еще около часа, мы решили съехать с дороги и покормить ее.

— Ты голодна? — спросил Нейт, когда мы съехали с шоссе. — Хочешь перекусить?

— Конечно, — сказала я. — Мне подойдет любое место.

Мы оказались в «Кони Айленд», где нас усадили в большую угловую кабинку. Я сняла с себя куртку и распустила волосы, которые были влажными от дождя. Нейт установил автокресло Пейсли в кабинке, сел рядом с ней и расстегнул ремни.

— Можешь развести смесь в бутылочке для меня? — спросил он, передавая мне сумку для подгузников. — Мне нужно ее переодеть.

— Почему бы мне не отнести ее в дамскую комнату и не переодеть? Там наверняка есть пеленальный столик.

— А в мужском туалете его нет?

Я пожала плечами.

— Обычно нет.

Выражение лица Нейта было сердитым.

— Это кажется несправедливым. Они просто полагают, что отцу никогда не понадобится менять подгузник?

— Наверное.

— Это чушь, — он встал. — Дай мне сумку для подгузников.

Я протянула ему сумку, он перекинул ее через плечо и пошел в сторону уборной с плачущей Пейсли на руках.

Через десять минут он вернулся, выражение его лица было более спокойным.

— У них есть семейный туалет со столиком, — сказал он, проскальзывая в кабинку. — Я даже не знал, что такое бывает.

— Каждый день узнаешь что-то новое, — я повернула свое меню к нему лицом. — Вот. Посмотри на это, пока я приготовлю смесь.

Он взглянул на него.

— Боже, мне нужно вернуться в спортзал. Я плохо питаюсь.

— Я смогу присмотреть за ней несколько раз на следующей неделе, и ты сможешь позаниматься, если захочешь.