несчастный случай, как модно нынче говорить, «форс-мажор»? Какая демоническая улыбка судьбы — невиновен, но наказан изгнанием… Кто он теперь для вчерашних однополчан? Предатель? Возможно, хотя никого не предавал… Те, кого он пытался разоблачить, на чьих руках кровь сотен и тысяч российских солдат и офицеров, сегодня абсолютно легитимны и правомочны, а он — не более, чем беглый преступник, для которого Родина уместилась в крошечный уголок личной памяти, и её больше нет нигде. Отечество — не поля и березки, а прежде всего люди, считающие тебя своим. Вне такого признания нет никакого Отечества. Есть сумма абсолютно чужих квадратных километров, совсем как в Европе, Америке или на любом другом континенте.

Утро не принесло облегчения. Лениво разжевав безвкусный омлет и нацедив эспрессо, Распутин присел рядом с галдящими парашютистами, прибывшими с Корсики и шумно обсуждавшими события в аэропорту Слатина. Всем было интересно, как долго удастся горстке русских десантников противостоять всей мощи НАТОвской военной машины, собирающейся вокруг аэродрома. Профессиональные военные, они не видели ни единого шанса. Двести человек с лёгким вооружением против тяжелой техники, вертолетов и пехоты, числом более трех тысяч. Самые лихие обещали, что уже этой ночью всё будет кончено и подошедшие танки «Леклерк» без единого выстрела раскатают оборону русских, не имеющих даже лёгкой артиллерии. Более осторожные выделяли на освобождение аэропорта три дня. Дошло до пари. Ставки делались азартно, бесшабашно, как и полагается солдатам удачи. Распутин, ни слова не говоря, вытащил бумажник, аккуратно, одну за другой, выложил перед спорщиками десять купюр с изображением Мари и Пьера Кюри.

— Сто к одному, что и через год никому не удастся вытеснить русских из Косово… — отчеканил Григорий так громко, что на него обернулись все, находившиеся в столовой. Спор моментально затих, а Распутин, нацепив одним движением форменный берет с кокардой в виде стилизованного взрыва и цифрой «2» под ним, вышел не оглядываясь.

* * *

— Таким образом, — закончил свой импровизированный доклад командующий французскими силами в Косово генерал Бернар Куш, — мы договорились разместить российский военный миротворческий контингент в зонах ответственности Германии, Франции и США. Россия оставляет за собой контроль над аэродромом Слатина, но позволяет его использовать силам НАТО, а российские представители вводятся в штаб KFOR. Кроме вооруженных сил, российское командование развертывает в районе аэропорта военный госпиталь и службы обеспечения. Американские, французские и немецкие военнослужащие будут прикомандированы к российским подразделениям для обеспечения связи и взаимодействия. В связи с этим просьба к командирам всех войсковых соединений — представить список своих подчиненных, владеющих русским языком и командировать их в распоряжение штаба для направления в русские подразделения в качестве переводчиков и делегатов связи. Ответственным за эту работу с русской стороны назначен майор Ежов.

* * *

— Чёртушка, воскрес!

Лёха крепко схватил Распутина двумя руками, как будто боялся, что сейчас отпустит его, и однополчанин растает, улетит, исчезнет в балканской буйной зелени.

— Все больницы, все морги обыскали, весь криминал перетрясли — как в воду канул…

Он держал его за плечи, а по щекам текли слёзы. Огромные, скупые, счастливые тем, что их никто не сдерживает, они могут вырваться наружу и бороздить запыленные щёки, скатываясь к жёстким складкам уголков губ.

Григорий, долго репетируя свою речь, примеряя, что и когда скажет Ежову, уже ничего не мог и не хотел, но чувствовал, что и его глаза переполняются влагой, руки предательски дрожат, и бормотал одеревеневшим языком одну и ту же фразу:

— Командир!.. Живой!.. Слава Богу… Командир…

Они увиделись еще на общем собрании и уже не сводили друг с друга глаз, автоматически выполняя протокольные функции, майор — отвечая на задаваемые вопросы, капрал — переводя его ответы штабным офицерам французского контингента. В конце концов, Ежов подхватил папку с французскими инструкциями и циркулярами, предназначенными для ознакомления, безапелляционно заявил, что продолжить диалог сможет только после ознакомления с документами, потребовал переводчика, не дожидаясь решения французского визави, схватил Распутина за руку и утащил в свой штабной кабинет, развернутый в гостинице рядом с аэропортом. Потребовал никого к нему не пускать и не соединять, закрыл дверь на ключ и только тогда позволил себе обнять легионера так крепко, что вытеснил из души Григория все опасения и сомнения прошедшей ночи.

* * *

— Всё, что угодно, мог ожидать, но только не такой финт ушами, — качал головой Ежов, слушая одиссею Распутина. — Теперь я понимаю, почему тебя не смогли достать эти уроды…

— А ты?

— А что я?

— Ты смог их достать?

Ежов опустил голову.

— Да считай, что нет… Оружие по этому каналу больше не поступало. Крыс в нашем штабе в Чечне исчез в ту же ночь. Все ниточки оказались обрублены — никого взять не удалось. Личности работавших в Москве армдилеров до сих пор не установлены.

— Ну, одну личность, положим, я знаю, — ответил Гриша, рассказав про гелендваген и его пассажиров.

— Значит, Бамбуровский, — помрачнел Леха. — Боюсь, что он нам сейчас не по зубам. Аппарат министра обороны. Можно считать, у Христа за пазухой…

— Почему нельзя?

— А что мы ему предъявим? Заявление дезертира-эмигранта, что видел его рядом с домом Потапыча?

— Дезертира-эмигранта, значит? Ну спасибо, командир!

— Айболит, не кипятись! Тебе же не реверансы от меня нужны, а взвешенные продуманные действия, не так ли? А они — результат тщательной и честной рекогносцировки, где жопу принято называть жопой, даже если это звучит неприлично. А то получится, как в анекдоте — «явления такого нет, а слово — есть»!

— Хорошо тебе в твоём статусе так небрежно-назидательно…

— Так ты у нас тоже не раб на галерах. И зарплата у тебя больше отечественной генеральской. А то, что на душе кошки скребут, так не у тебя одного… Ты думаешь, приятно называть своим главнокомандующим пьяное непросыхающее мурло? Морщишься? Вот то-то же… Ну, ничего…

Ежов пружинисто поднялся со стула, покопался в бездонном ящике своего стола, выудил плоскую бутылку коньяка «Мартель».

— Вот, союзнички одарили. Давай выпьем за моё спасение тобою и твоё неожиданное воскрешение. Подумаем на трезвую голову, что делать дальше…

— Неужто всё так плохо? — напряженно спросил Григорий после ритуала жертвоприношения Бахусу.

— Ещё вчера — да. Всё было бес-про-свет-но, — раздельно проговорил Ежов. — Тошно настолько, что готовы были выйти на Сенатскую площадь и открыто объявить о своем неподчинении этой шайке, по какой-то ошибке называемой правительством России. И пусть расстреливают из пушек, как декабристов… Но сейчас появился свет в конце тоннеля. Пусть не надежда, а скромный её лучик…

— И что же явилось источником оптимизма?

— Не было бы счастья, да несчастье помогло. Мы