— Из-за чего?

— Из-за парочки пациентов, думаю.

— Правда?

— Да. Один был одержим мыслями об убийстве. Можешь себе представить?.. Это все, что я знаю. Он сказал: «Кажется, повсюду одни сумасшедшие».

Я была потрясена. Уверена, Шульц не нашел никаких записей, никаких упоминаний о таком пациенте.

— Это все, что он сказал тебе?

— Да. Он проводил исследования на эту тему и как-то раз просто выплеснул свои переживания. И еще у него была пациентка, с которой очень жестоко обращался муж.

— Прости, что?

— Я не знаю, кто это. Она ходила к нему на приемы около месяца.

Около месяца? Я почувствовала себя так, словно мне врезали прямо в солнечное сплетение. Уверена, Элизабет понятия не имела, из-за чего распался мой брак.

— Правда? — только и смогла выговорить я.

— Да. Он сказал, что еще не докопался до самой сути, но пациентка ставила его в тупик. Случай был не из легких, потому что он знал ее давным-давно. Она была сильной женщиной, так он думал, по крайней мере. Но почему-то она оставалась со своим жестоким мужем целых семь лет. Филип не мог понять, как человек, добившийся неплохих результатов в разных областях, может заниматься таким саморазрушением.

— Значит, он не мог понять, да? А она была его пациенткой?

— Ну, я предполагаю, что пациенткой, — отвечала Элизабет, накладывая себе еще табуле. — Думаю, она что-то для него значила. О! Я не хочу заставлять тебя ревновать или что-то такое. Полагаю, он просто хотел хорошенько ее изучить. Хотел помочь, понимаешь?

— Нет, — ответила я осторожно. — Кажется, не понимаю.

Когда собрался дождь, мы с Элизабет попрощались. А я — хорошая актриса! Мои слова текли так же легко, как дождевые капли с неба: «с нетерпением жду следующей встречи»; «все, что ты принесла, было так вкусно»; «звони в любое время».

В ушах звенело. Я не осознавала, что плачу, и не могла сообразить, почему у меня влажные щеки. Смахнула слезы. Люди плачут сознательно. Следовательно, я вовсе не плакала.

Он, видите ли, не знал, как можно быть такой успешной во всем и потерпеть неудачу в отношениях! В этой школе для психов его хоть чему-нибудь научили?

Странно было чувствовать себя преданной тем, кто уже умер. Если и вправду все так и было, — а я сомневаюсь, что у него была пациентка с такой же историей, как у меня, и которая представляла собой такую же интересную задачку для решения ее нашим психогением, — то я была полной идиоткой. Как будто месяц назад в меня выпустили целую обойму, а пули достигли цели вот только что. А я думала, что нравлюсь ему.

Целых семь лет я терпела жестокого мужа, потому что боялась потерять Арча. Целых семь лет я терпела, потому что боялась, что не выживу. Но позволь мне кое-что спросить о наших отношениях, Филип, между тобой и мной. В наших отношениях — кто с кем обошелся жестоко?

До Аспен-Мидоу я добиралась около получаса, снова свернув на дорогу, ведущую в школу Элк-Парк. Я лучше всех знала, как опасно шоссе номер 203, особенно в дождь. Но тем не менее я принялась выписывать крутые виражи, бросая вызов смерти.

Не доехав тридцати метров до въезда в школу, я напоролась на лежачего полицейского. Машина подпрыгнула и, пролетев около метра, шумно бухнулась на асфальт. Я сбавила скорость. В знак протеста захрипел двигатель. Ну да, я действительно не вела машину, как следовало бы добропорядочной родительнице одного из учеников Элк-Парка. Но я была вне себя…

Я проехала мимо очаровательной клумбы с полевыми цветами. Вдоль разбитой ограды, что тянулась по всей дороге, вразбивку были высажены цветущие холмики, смешное подобие садиков девятнадцатого века. И только ради этого они воздвигли электрический забор, чтобы не пускать прожорливых оленей. Повсюду играли красками сумасшедшее количество астр, маргариток, колокольчиков, маков. Интересно, хотели ли они всем этим богатством сказать: «Да, мы можем приручить дикую природу!» Бесспорно, точно так же они поступали и с учениками-тинейджерами. Но в нашем штате годовые осадки достигают всего тридцати сантиметров. Даже мать-природа не могла так густо растить цветы. Словно в ответ на это, один из спрятанных разбрызгивателей начал извергать на цветы струи воды. Справа от меня, за забором и старыми голубыми елями за ограждениями (их посадили, еще когда здесь была гостиница) тоже включились разбрызгиватели, чтобы оросить коротко подстриженные и ненатурально зеленые поля для футбола и хоккея на траве. Воздух наполнил водяной влажный звук — «шшшш». Я потрясла головой. Если Филип и правда беспокоился о состоянии экологии в штате, ему следовало начинать с его альма матер, потому как школа бессовестно растрачивала наши запасы воды.

Я медленно подъехала к территории возведения бассейна. Предупреждающих знаков «идет стройка» и «не входить» было достаточно, чтобы резко развернуться и дать деру прочь от металлической сетки забора. Но вместо этого я надавила на газ, весело думая: «Никаких больше лежачих полицейских!»

— Боже, осторожней, мам! — заорал Арч, когда я завернула прямо в грязь между паркингом и стройкой.

Я вылезла из грузовичка и хлопнула дверцей. Обведя недобрым взглядом парковку, я остановила взгляд на лице сына. Он с удивлением посмотрел на меня и поправил очки:

— Что ты тут делаешь?

И правда, что я тут делаю? Я все еще смотрела на него, словно его лицо могло напомнить мне о причине визита. Ах, да! Наклейки!

— Я приехала не за тобой, — ответила я.

— А я жду Джулиана, — объявил Арч взрослым всезнающим голосом. — Он отвезет меня, когда закончит дела в лаборатории.

В этот момент на грязном холме за бассейном я заметила двух девочек того же возраста, что и Арч. Развалившись на траве, они наблюдали за нами.

— Арч, что это за девочки? — спросила я, указывая на холм.

— Неважно, мам. Давай я провожу тебя.

— Отлично.

Мы уже заходили, когда за спиной я услышала девичьи голоса:

— Эй! Ты — милашка!

— Арч, это они тебе? — спросила я, обернувшись.

Он залился краской. Не поднимая глаз, сын промолвил:

— Просто иди.

— Школа Элк-Парк, оставайтесь, пожалуйста, на линии, — прощебетала телефонный оператор пять раз подряд, отвечая на бесконечные звонки, пока я ждала удобного момента спросить ее про свои дурацкие наклейки.

Арч испарился. Я присела на лавочку, обшитую дерматином, и заполнила сознание пустотой. Не успела я начать мантру, как меня заметила Джоан Расмуссен и, пыхтя, устремилась в мою сторону. Я застонала, кажется, даже вслух.

— Извините, повар Голди, так? — обратилась она самым властным тоном. — Вы что-то сказали? Мне послышался какой-то стон. Я усердно работаю над проектом нашего бассейна, гораздо усерднее остальных родителей, должна сказать, а вы…