И всё-таки Алекс устроил свой маленький тихий бунт. Помешав пальнуть по мне ядерным зарядом, притащив на корабль, приглашая в экипаж… А потом — дав подготовленное заранее письмо.

Я спрятал его за пазуху. Опустил забрало. И дружелюбно хлопнул лидера по плечу, сломав ему ключицу.

— Старый ты дурак, — сказал Алекс с горечью. Развернулся и пошёл прочь.

А я тяжело двинулся к люку стартовой катапульты.

Что нам в жизни остаётся, если не играть по чужим сценариям?

Секс и адреналин.

Ну ещё книжки, и кино, конечно же.

…Через пять минут, паря над планетой (а на самом деле — стремительно падая на неё в тяговом луче линкора) я попытался представить, что сейчас делает Алекс. Исходя из всего того, что о нём знал.

Да, конечно, мы друзья. Настоящие. Обычно такие заводятся в детстве или в старости, но в старости, по понятным причинам, ненадолго. Но мы Обращённые, мы обречены скользить назад — от старости к зрелости, от зрелости к юности, от юности к детству… и до самого конца. «До мокрого пятна», как однажды мрачно сказала Вероника.

А мозги у нас при этом взрослые, со всем опытом второй раз проживаемой жизни. Поэтому мы хорошо друг друга понимаем.

И я готов был поставить все свои прожитые годы против следующих суток, что знаю, где сейчас Алекс.

Стоит в какой-нибудь рубке циклопических размеров, возможно — рядом с капитаном корабля. И смотрит на пульт управления тяговым лучом.

А я смотрел на бело-голубой шар Граа, из-за которого медленно выплывало местное солнце. Сопла на спине слегка попыхивали, ориентируя меня лицом к планете.

Сколько там энергии в двигателях силовой брони? На десантирование и активный часовой бой на поверхности. А рабочего тела вообще мизер, активные маневры в вакууме не предполагались.

Если чуть-чуть сдвинуть вектор луча, я проскользну мимо Граа и унесусь в сторону звезды. Я, вероятно, не умру, падая к её центру. Тридцать лет в огненном аду — котлован на месте «Вавилона» покажется мне веселой игрой.

— Связь с лидером линкора, — сказал я. На экране шлема замерцал голубовато-зелёный огонёк: принятый в Слаживании сигнал готовности. — Алекс?

— Да, Никита? — ответил он после короткой паузы.

— Делай то, что тебе рекомендовали Думающие. Я не обижусь.

Снова пауза.

— Как ты понял, Никита?

— Конверт. Если уж ты дал мне его, то…

— Ясно.

— Пожалуй, я даже открою броню и прочитаю, — сказал я. — Интересно ведь. Успею?

— Даже в один приём успеешь, — сказал Алекс. — Никита…

— Чего?

— Ты ведь не думаешь, что я сейчас растрогаюсь, разрыдаюсь и оставлю траекторию тягового луча на планете?

— Нет, конечно, — удивился я. — Большая Четверка не приказывает друг другу… но проблема в том, что ты всего лишь землянин, пусть и Обращённый. Ты актёр, играющий роль.

— Актёры иногда импровизируют, — заметил Алекс.

— Так это звёзды, — ответил я. — Дай мне минутку, чтобы спокойно прочитать письмо.

— Когда ты разгерметизируешь броню, мы не сможем больше разговаривать.

— Всё уже сказано, Алекс.

Он снова замолчал. Потом я услышал его усталый голос:

— У тебя есть минута. Прощай, Никита.

— Прощай, Алекс, — ответил я.

И активировал аварийное вскрытие брони.

Часть третья

Глава 4

4

Не верьте смертному, говорящему, что не боится умереть. Не верьте бессмертному, говорящему, что не боится боли.

Боюсь и не люблю.

Но привык.

Броня развернулась вся, от рук и ног до торса и шлема. Воздух устремился в пространство. Я остался в вакууме, торопливо выдыхая остатки из легких и чувствуя, как расслабляются сфинктеры.

Блин, кто бы знал, что первое, что с тобой случится в открытом космосе — ты обгадишься!

Уши пронзила боль — похоже, порвались барабанные перепонки. На секунду, пока пот испарялся с моего тела, я ощутил холод. На глаза мгновенно налипла тонкая ледяная корка, я сморгнул и полез за пазуху. Во рту закипела слюна, а потом превратилась в кристаллики льда. Странное чувство… Боли почти не было, а вот ощущение жути нарастало. Я подумал, что ещё никогда не умирал в вакууме. Не очень-то я люблю космос.

Холод исчез вместе с влагой, зато ослепительный краешек солнца, выползающего из-за планеты, жарил вовсю. Я старался не смотреть на него, понимая, что ультрафиолет выжжет сетчатку, а времени у меня немного. Зрение и так стало мутным, глазные яблоки промерзали с каждой секундой.

Конверт.

Пальцы работали нормально, их не сковало льдом, как в плохом фильме, и сознание пока оставалось чётким.

Разорвать конверт.

Достать лист бумаги…

Я умер.

Чёрт возьми, думал, что выдержу больше!

Я развернул лист, вновь выдохнув воздух и вновь напрудив в штаны. Там было всего две строчки.

«Отель „Тихая заводь“, номер −512».

И строчка с кодом подчинения для ани.

Если бы я мог захохотать, я бы захохотал.

Алекс придумал такой код, чтобы я его точно запомнил. Да, помню спор о кинематографе и мультипликации, когда мы отстаивали культурные ценности наших исчезнувших стран. Пили пиво, от которого не пьянели, показывали друг другу фрагменты любимых фильмов и мультиков…

Я умер.

И понял, что тянуть больше не стоит.

По сути, я всё ещё был в бронекостюме, только открытом, мерцающим изнутри тревожными огоньками и, наверняка, беззвучно орущим. Я вытащил руки и ноги из фиксаторов.

Умер.

Потом нажал кнопку закрытия и, прежде чем система стала закрываться, оттолкнулся от костюма.

Некоторое время, секунд пять, мы плыли с ним рядом, я мучительно умирал, а костюм, плавно закрываясь, плыл в тяговом луче.

Потом его повело в сторону. Потащило — мимо планеты, к звезде.

А я умер.

И проводил броню взглядом.

Я был один — в тысячах километрах от Граа, но уже в её гравитационном колодце. Падающий навстречу смерти… или жизни. Для кого как.

Броня неслась к солнцу.

Я нёсся к атмосфере. Тяговый луч был сфокусирован на броне, Алекс предпочёл не заметить, что я покинул костюм.

Что ни говори, а дружба — это чудо!

Я задохнулся и воскрес.

И продолжал это делать следующие полтора часа, пока вокруг меня не возник лёгкий оранжевый ореол ионизированного газа. Атмосфера Граа приняла меня в тёплые плазменные объятия.

Тогда я достал рапиру, крепко сжал рукоять обеими ладонями и принялся сгорать и воскресать.

Почему-то последние километры были особенно жуткими.

Я уже не умирал. Не задыхался и