– Повернись.

Интересно, инъекции в «Клиниках конца жизни» он тоже делает? Втыкает точно такие же иголки в тех, кому исполнилось семьдесят четыре? В обреченных на смерть. В людей, которых убьет его инъекция. Как убьет меня, когда истекут мои тридцать.

Время.

– Обычная царапина, – говорит доктор. – Немного местной анестезии – и все. А теперь – не двигайся.

Я стою как вкопанная, а он прицеливается мне в спину, между лопатками. Я его не вижу. Не вижу, что он делает. В этом, как сказала мне бабушка накануне вечером, весь смысл. Чипы вживляют между лопатками, именно туда, куда ты не можешь дотянуться. Если вздумаешь выдавить чип, придется просить кого-нибудь о помощи. Чип двадцать четыре часа в сутки ретранслирует информацию о твоем местоположении и о твоих перемещениях. Оказание помощи при избавлении от чипа, сказала мне бабушка, очень серьезное преступление.

Игла входит в мое тело, я чувствую, как поршень шприца загоняет мне в кровь обезболивающее. Интересно, какой препарат используют в «Клиниках конца жизни»? А иглы? Они намного толще, чем игла доктора Коннела? А яд? Он цветной или прозрачный? Глупые мысли.

Доктор Коннел тыкает мне в спину тампоном:

– Чувствуешь что-нибудь?

– Да.

Какое странное «да». Это говорю я, та, которая часто вообще ничего не чувствует, сейчас чувствует прикосновение влажного тампона.

– А сейчас?

Снова тыкает тампоном.

– Сейчас нет.

– Хорошо, а теперь я займусь установкой.

Доктор достает из прозрачной упаковки медицинский инструмент. По идее это должен быть скальпель, но на деле он больше похож на лопатку с полотном в форме перевернутой «V». Доктор даже не предпринимает попыток скрыть от меня свои действия. Но я бы все равно смотрела. В моих интересах, чтобы лезвие было острым. Они вынуждены использовать лезвие, как мне сказала бабушка, потому что мой чип не какой-нибудь микроскопический для слежки, который вводят с помощью шприца. Нет, вживят чип покрупнее, такой, который можно запрограммировать на удар электрическим разрядом. Он будет активироваться каждый раз, когда я решу сократить разрешенную дистанцию между мной и Питером. Гениальность системы заключается в том, что Питер тоже получит разряд, хотя двигаться буду я. Чем меньше расстояние между нами, тем сильнее разряд.

Доктор Коннел вводит под кожу чип. Боли не чувствую. Физической, по крайней мере, точно. Но я чувствую толчок, и меня это радует. Мое тело сопротивляется, заявляет о себе от моего имени.

– Ну вот и все, – говорит доктор и прилепляет что-то на рану. – Чистая работа. Заживет, и следа не останется. Но несколько дней мыться не рекомендую.

Коннел обращается не ко мне, а к бабушке. Возможно, потому, что я все еще стою спиной к нему. Он говорит это так, будто купание – самый важный момент в жизни того, у кого между лопатками вживлен электронный отслеживающий чип. Этот чип, сказала мне бабушка, будет теперь со мной до конца моих дней.

– Одевайся, – командует бабушка.

Эстер протягивает мне рубашку и говорит:

– Установленная дистанция – двадцать метров. На твоем месте я бы потренировалась, чтобы привыкнуть, отмерила бы ее шагами. Я знаю, Питер живет неподалеку. Ты же не хочешь допустить ошибку. Допустивший ошибку обычно не хочет ее повторить. Если ты понимаешь, о чем я.

Я понимаю, о чем она. Если я приближусь к Питеру, будет больно.

– Естественно, – продолжает Эстер, – чип исключает любые разговоры, это относится и к использованию мобильных устройств. Не рекомендую ими пользоваться. В остальном, до назначенной даты суда, тебе предоставлена абсолютная свобода передвижения по острову. Есть какие-нибудь вопросы?

Вопросов у меня нет.

– Хорошо, – говорит Эстер. – Теперь идем к Питеру.

Прекрасную бронзовую спину Питера рассекут скальпелем.

Так всегда бывает с теми, кто решает сблизиться со мной. Для них это плохо заканчивается. Очень плохо.

В доме у бабушки есть глобус. Он сделан из жести, и бабушка говорит, что он принадлежал еще ее бабушке. Он такой старый, что на нем есть белая Арктика и белая Антарктика, и белый означает – лед. Настолько старый, что на нем даже нет Центрального экватора, не говоря уж о Северном. Не знаю, почему бабушка решила сохранить этот глобус. Может, потому, что с ним играл папа, когда был маленьким. Я представляю, как папа крутит и крутит вокруг оси этот прекрасный мир.

Когда Эстер с доктором уходят, бабушка приносит его, чтобы показать мальчику. Глобус всего в три раза меньше мальчика, и он все еще может крутиться на своей подставке.

– Мохаммед, – говорит бабушка, – можешь показать мне, где ты живешь?

Она спрашивает его об этом, потому что власти, похоже, так и не смогли найти ответ. Все их поиски ни к чему не привели. Они так ничего и не узнали о мальчике. Как будто его никогда не существовало. Он проскочил через расставленные жизнью сети. Точнее сказать, через сети, расставленные правилами и нормами.

Все-таки он – волшебник. Как мисс Сперри – ведьма. Они сумели остаться вне происходящего.

– Мы сейчас вот здесь.

Бабушка поворачивает кончиками пальцев глобус, пока на видимой стороне не появляется розовый треугольник, обозначающий старое Соединенное Королевство, и показывает на Шотландию. Здесь указаны всего три города: Эдинбург, Глазго и Уик. Острова Арран вообще нет. Он действительно не настолько велик, чтобы заслужить хотя бы крохотную розовую точку на глобусе. На этой карте его не существует. Но бабушка все равно тычет розовым пальцем в глобус.

– Вот здесь, – говорит она. – Это – мы.

Мы.

Потом она ведет пальцем на юго-восток и останавливается на Судане:

– Вот отсюда пришла Мари. Из Хартума. – (Хартум на глобусе обозначен, и даже звездочкой, я думаю, как столица.) – А ты откуда пришел, Мохаммед?

Бабушка водит пальцем по Африке и перечисляет страны, которые попадаются на его пути:

– Чад? Нигер? Мали? Марокко? Алжир? Ливия? Египет? Ты можешь мне показать?

Бабушка сверлит мальчика глазами, ждет, что он выдаст себя.

Мальчик смотрит прямо перед собой. Глаза у него, как чаши.

– Твой народ, твои родные, откуда они пришли, Мохаммед? – продолжает давить бабушка.

Я замечаю, что у мальчика слегка дернулась шея. Едва заметно. Он напрягся. У него участился пульс.

– Это может быть где угодно, – говорю я. – Вообще в любом месте.

Я кладу руку на макушку глобуса, туда, где когда-то была укрытая льдами Арктика, и начинаю вращать глобус. Мои пальцы, как лапки гигантского паука, вертят и вертят этот мир.

– Прекрати, – говорит бабушка.