Но я не прекращаю. Я вращаю глобус, чтобы не дать мальчику ответить, чтобы его не смогли отследить, не смогли на него надавить.

– Я сказала – прекрати, Мари!

Но останавливаю глобус не я, его останавливает мальчик. Он вдруг выставляет вперед тоненькую ручку и вцепляется пальцами в глобус. Я так разогнала глобус, что он должен продолжить вращение, но он останавливается. Останавливается намертво.

Мальчик показывает на море.

Мы все смотрим на этот синий участок, а потом мальчик сжимает ладонь с указательным пальцем в кулак.

– Мохаммед, люди в море не живут, – говорит бабушка.

– Не живут, – говорю я. – Но они там умирают.

Мальчик проводит пальцем по сколотому зубу, а потом кивает.

– Видишь, – говорю я бабушке.

Но я бы не назвала это победой.

С этой ночи мальчик снова стал спать возле моей кровати.

Я отмеряю шагами разрешенную дистанцию. Она равна длине бабушкиного сада. Две разрешенные дистанции приведут примерно в центр гавани, где стоит лодка Питера. Это значит, что я не смогу сидеть на болларде и наблюдать за тем, как он работает. Даже не могу, без риска получить разряд, пройти в конец сада в то время, когда он работает. А я хочу наблюдать за тем, как он работает. Поэтому я поднимаюсь в свою комнату и открываю окно.

Теперь я его вижу.

Но шрам на спине увидеть не могу – сегодня пасмурно, Питер работает в тонком свитере. Поэтому я не могу увидеть его руки, его спину. Не могу увидеть место между лопатками, откуда, если бы он был ангелом, у него росли бы крылья. Место, куда вживили электронный отслеживающий чип.

«Мало кто верит в ангелов», – говорил папа, а я верю.

Волшебники, ведьмы и ангелы. Папа верил в них всех.

Я смотрю на ангела в гавани. Он занят работой. Двигается, как всегда, неторопливо и уверенно. Я чувствую что-то странное. Это не совсем зуминг, скорее – сильное желание прикоснуться. Я хочу спуститься в бухту, добрести до этой лодки и снять с Питера свитер. И майку, если она на нем есть. Я хочу смотреть на его голую спину, протянуть руку и дотронуться до шрама. Почувствовать его. Провести по нему пальцем. Погладить. Я хочу прикоснуться к его рукам, к его лицу. Хочу лежать вместе с ним в лодке, и чтобы над нами был купол неба. Хочу почувствовать, как его нога прижимается к моей.

Кожа к коже.

Я даже хочу прикоснуться к его губам. Может, даже хочу приблизиться к ним губами. Я хочу, чтобы его прекрасные губы были так близко, что я могла бы почувствовать их запах, почувствовать их вкус. Я знаю, как пахнет дыхание Питера.

Удивительно, что хочется именно того, чего ты не можешь получить.

Мальчика чипировать не стали. То ли потому, что ему меньше десяти лет, то ли потому, что он немой (а следовательно, не сможет помешать отправлению правосудия). Или просто потому, что, убежав с Аррана, он сделает большое одолжение местным властям. Но мальчик не собирается убегать. На самом деле наоборот – я все больше времени провожу дома, и он тоже все реже выходит из дома.

А если уходит, то приносит с пляжа камешки.

Наполняет цветочные горшки морскими камешками и приносит мне, где бы я ни была. Садится на пол и начинает строить пирамидки. Я сажусь рядом с ним и помогаю.

Иногда он подбирает камни для строительства по размеру. Сначала крупные. Иногда главным принципом строительства становится цвет камней. Одна пирамидка – серая, из сланца, другая – красно-коричневая, из песчаника. Иногда он чередует камешки слоями. Один слой из круглых, второй – из плоских. Я стараюсь запомнить все его приемы, повторяю за ним, хвалю его.

Бабушка говорит, что строить пирамидки из камней – глупость. Говорит, что решение задачи без определенной цели – пустая трата времени.

Но это потому, что она не понимает Время.

И она не понимает контроль.

Когда твоя жизнь контролируется неподвластными тебе силами, ты берешь под свой контроль то, что подвластно тебе. И не важно, что это будет.

Во всяком случае, я пришла именно к такому выводу.

– Пора спать, – говорит бабушка после ужина. – Марш в постель.

Когда мы только приехали на Арран, она сама отводила мальчика в его комнату. Иногда читала ему на ночь сказки из папиных книг. Я знаю, потому что стояла у лестницы и слушала. Теперь она его просто отсылает. Больше никаких сказок. Никаких историй со счастливым концом.

И почему меня это задевает?

Я сама не баловала его рассказами в том сарае, где он разбил свои камни.

– И желательно, в свою комнату, – говорит бабушка в спину мальчику. – Не хочу снова увидеть тебя на полу в комнате Мари. Все понятно?

Мальчик не оборачивается, но я замечаю, что его немного передернуло, значит сегодня он точно не будет спать в своей постели.

– Почему ты запрещаешь ему спать в моей комнате? – спрашиваю я, когда мальчик уходит. – Но при этом совсем не против того, чтобы его депортировали?

– Не говори глупости.

Бабушка встает из-за стола и начинает греметь тарелками.

Я не обращаю внимания на эту реплику.

– Ну они все равно не смогут его депортировать. Не смогут, пока не узнают, из какой он страны.

– Тогда его до выяснения отправят в распределительный центр.

– В распределительный центр? – Этого я совсем не ожидала. – Зачем его туда отправлять? Почему он не может остаться здесь?

– Потому что не может. После суда не сможет.

– Но почему?

– Потому, Мари. Есть правила. Так велит закон этой страны. И закон Основных территорий Шотландии тоже. Незаконное перемещение подпадает под федеральный закон. Его отошлют обратно в Скитби, туда, куда он впервые был помещен как нелегал. И это – хорошая новость. Если бы он был старше, как большинство нелегалов, его поместили бы в Центр экспатриации.

Я тоже встаю и начинаю убирать со стола, просто чтобы чем-то занять руки. Чтобы перестать чесаться.

– В последний раз в распределительном центре он объявил голодовку, – говорю я. – Он снова так поступит. Я его знаю. Он там не выживет. Он там погибнет.

– Не драматизируй, Мари. – Бабушка передает мне кухонное полотенце. – В любом случае, если понадобится, его будут кормить принудительно.

Его будут кормить принудительно.

Я вытираю вилку, вытираю нож.

– И там ему окажут квалифицированную психиатрическую помощь, – добавляет бабушка. – Терапия поможет ему восстановить речь.