Смятин хотел сегодня же возвращаться в Севастополь. Лучше всего было ехать на вокзал прямо сейчас. Возможно, кассы работали круглосуточно. Однако паспорт остался в квартире.

– Извините, мы закрываемся.

– Что?

У столика торчал бармен – молодой парень с модной, ухоженной бородой.

– Написано, что вы работаете круглосуточно.

– Нет, извините, мы закрываемся.

– Нет, это вы извините! – вскрикнул Смятин. – Написано, что ваш кабак работает круглосуточно.

– Это не кабак, – поморщился парень. – Но, возможно, какой-нибудь кабак, – он едко акцентировался на данном слове, – ещё работает.

– Послушай, ты…

– Вы.

– Да мне по хер, ты или вы! – вскочил Смятин. Его трясло. Он сцепил дрожащие руки в замок. – Этот кабак работает круглосуточно! И я собираюсь сидеть здесь столько, сколько мне будет нужно. Ясно?

– Ясно, – парень пожал плечами. Спокойный, модный ублюдок. – Но, боюсь, тогда мы будем вынуждены позвать охрану.

Парень пошёл к себе за барную стойку. Смятин сглотнул, истерично пригладил волосы. Уязвимый и жалкий.

– Стой… те. Я что-то должен?

– Разве что чаевые, – улыбнулся парень.

– Ха! – залпом Смятин допил выдохшееся пиво, поднялся.

Он хотел бросить фразочку напоследок – резкую, уничижительную, но не нашёл слов. Молча вышел из бара. Мороз чуть отпустил. Смятин подумал о спавшем у метро «Хрещатик». Возможно, он будет жить. Относительно себя Смятин уверен не был. Он взглянул на часы. Через час должны были открыть метро.

Смятин решил двигаться к нему. Туда, где встречались люди. Но что за люди? Он вспомнил бомжей, которые вечно тёрлись на Крещатике и Майдане. И милицейские патрули. Один уже присмотрелся к нему. А если остановят? Паспорт ведь остался в квартире. Но, может, и хорошо, если заберут? «Нет, – тут же отбросил эту мысль Смятин. – Ограбят. Надо ждать метро. Или вызвать такси». Смятин вновь – который раз за ночь – пересчитал деньги. «Нет, с такси не получится. Надо экономить. Ждать метро».

В ожидании рассвета Смятин выбрался на Майдан. Здесь милиция разбиралась с пьяными. У одного было снесено пол-лица. Смятин импульсивно заспешил прочь, в сторону Мариинского парка. Но когда дошёл, пожалел. Скамейки были очищены от снега, горели фонари, и в них блестели бриллиантовые дороги[43]. Смятин любил это место. Но сейчас оно, упакованное в ночь, рождало новые образы, новые страхи. За деревьями, за фонтанами, за острыми пиками решёток Смятину мерещилась чёрная тень.

Он брёл, жмурясь, как ребёнок, боящийся увидеть бабайку. Но перед глазами стоял не утрамбованный снег, а те полки, что в бешенстве были повалены дома, и зеркала шкафа-купе, в которых отражалась чёрная тень. Смятин ощущал себя мебелью, внесённой не к тому хозяину. Оставленной, позабытой. Покрывавшейся паутиной, пылью. И плесень трогала углы, и тараканы, пауки, мыши сновали по ней, противно касаясь лапками. А Смятин лежал бездвижно, не в силах отмахнуться от них.

Желая стряхнуть гадкое чувство, Смятин побежал вперёд. Споткнулся, упал, больно ударившись коленкой. Не смог подняться, пополз на четвереньках. Штаны тут же стали мокрыми, их прихватил мороз. Смятин ощутил жгучий холод. Всё-таки встал. Спрятал руки в карманы. И уже так, пингвином, побежал мимо стадиона «Динамо». За ледяным забором пустовали трибуны. Казалось, на расчищенном поле мечется тень. Дорожка ползла узко. За ней начинался обрыв, поросший чёрными деревьями.

Не добравшись до пешеходного моста, Смятин снова упал. И уже не смог подняться. Чиркнула мысль: что, если этот раз последний? Смятин ещё мог соображать. Здравая часть его твердила, что он пьян, и оттого слабость, падения. Как любого пьяного, его притягивала земля, и он мог замёрзнуть. Смятин бросил взгляд на часы – пять пятьдесят одна. Померещилось, что это не цифры, а буквы. Смятин вскрикнул. Будто не на своём языке.

Лицо горело, обожжённое холодом. Он поднял глаза. Чуть вдалеке, метрах в пятнадцати, стоял памятник. Смятин пополз к нему на коленках. Ноги жгло. Встать он не мог. Смятин узнал памятник. Они приходили сюда с женой. И здесь обещали друг другу, что будут вместе всегда, независимо от обстоятельств. Смятин расплакался. Слёзы прожгли воспалённую кожу.

Памятник установили Луиджи и Мокрине. Памятник вечной любви. В нацистском концлагере, во время войны, итальянец и украинка полюбили друг друга. Но их разделили, развели в неизвестные стороны. Шестьдесят пять лет они искали друг друга и наконец встретились. Чтобы быть вместе. Чтобы любовь усмирила судьбу.

Глядя на них, бронзовых, но живых, Смятин зарыдал. Он хотел того же – вечной любви.

Протянул руку, дотронулся до ледяного металла. Несмотря на холод, не отнял ладони. Приложил вторую. И, опираясь на памятник, встал. Увидел обрыв, уходивший к Днепру. Увидел робкое, проклюнувшееся из-за снежного горизонта солнце. Лицо жгло от мороза и слёз. Но боль помогала: напоминала Смятину, что он до сих пор жив. Странное, жуткое и благодарное чувство.

Но вдруг рванула ледяная звезда – и в мгновение ничего не осталось. Ни чувства, ни местности, ни страха, ни тени. Рассвет вспыхнул – и погас.

* * *

Путаность мыслей, судорога мышц исчезли, как только Смятин спустился в метро. И пришла ясность. Теперь он знал, что и для чего делать. В утреннем вагоне было пусто. Напротив Смятина ехал мальчик.

Он держал растрёпанную, похмельную мать за руку. Не отрываясь глядел на Смятина. Долго-долго. Потом вдруг произнёс стариковским голосом:

– Мама, что с этим дядей? Он жив?

Женщина очнулась, дёрнула мальчика за руку:

– Тихо ты!

Слепой, сидевший чуть дальше, захохотал. Смятин отвернулся, задышал на обмороженные руки. На выходе из метро «Позняки» он встретил АТОшника с лысой головой. Тот, увидев его, перекрестился. Смятин бросился вверх по лестнице.

Безумная мысль о поджоге всё-таки завладела им. Он не нашёл бензина, но купил три бутылки дешёвой водки. Однако, поднявшись на свой этаж, засомневался. В голове его, до этого пустой и ясной, запульсировала огненная звезда. В бессилии Смятин опёрся рукой о стену. Она была в чём-то липком.

– Ты? – раздалось сзади.

Смятин растерянно оглянулся. Перед ним стояла Лина, заспанная, ненакрашенная. Смятин молча смотрел на неё. Лина, похоже, возвращалась домой, и выходила она совсем ненадолго. На синее платье было накинуто бежевое пальто. Она смутилась от долгого, свинцового взгляда Смятина.

– Извини, – выдавил он. – Ты вернулась из Вышгорода?

– Как видишь. У тебя всё нормально?

Смятин не знал, как ответить. Он не видел себя со стороны. Но чувствовал испуг в Линином взгляде. Из карманов торчала водка. Грязная одежда заледенела.